Гетто — один из самых значимых и трагичных феноменов холокоста. Заточенные в них евреи в Польше, СССР и других странах Восточной Европы испытывали на себе, как хаотичные переселения на оккупированных территориях постепенно трансформировались в методичный геноцид. Исследователь истории XX века Василий Легейдо рассказывает, как внедряя внутренние административные структуры, устанавливая жесткие правила и лишая людей самого необходимого, нацисты стремились не только уничтожить евреев, но и сделать этот процесс максимально «эффективным».
Мост в Варшавском гетто, 1942 год. (Фото Universal History Archive / Universal Images Group via Getty Images)
В годы Второй мировой нацисты запустили около 350 еврейских гетто только на территории Генерал-губернаторства, как называли восточную часть оккупированной Польши. Их общее количество на других оккупированных территориях, включая Советский Союз, превышало 1140. Немецкие бюрократы предполагали, что закрытые зоны для содержания евреев послужат временной мерой и позволят «упорядочить» депортации. За следующие несколько лет заточение в гетто обернулось смертным приговором для сотен тысяч людей разного положения и возраста, объединенных лишь одним — происхождением. Многие погибали от ужасных условий, другие доживали до отправки в концлагеря и попадали в газовые камеры, третьи пытались сопротивляться и подвергались расправам. Гетто превратились в институциональные учреждения, свидетельствовавшие о хаотичности и одновременно педантичности, с которой нацисты пытались уничтожить целый народ.
Выживание в гетто часто представлялось невозможной задачей из-за антисанитарии, отсутствия пищи и медицинской помощи. Заточенные в них евреи находились в изоляции: их окружали глухие стены и заборы с колючей проволокой. Зайти на территорию гетто или выйти с нее позволялось лишь по специальному разрешению. Того, кто случайно оказался слишком близко от пропускного пункта, часовые могли застрелить без разбирательств. Зарабатывать на жизнь евреям разрешалось лишь внутри гетто. Учитывая их безнадежное положение, действовавшие на черном рынке поляки и немцы либо покупали ценные товары у отчаявшихся людей по сильно заниженной стоимости, либо требовали целое состояние за самые обычные продукты, например за буханку хлеба.
Одной из проблем в большинстве гетто оказывалась чрезвычайная плотность населения — в Варшаве на пике она составляла 146 000 человек на квадратный километр. Это означало, что в одной комнате в среднем ютилось от восьми до 10 жильцов. Нацистская администрация сознательно ограничивала поставки припасов до абсолютного минимума. Единственной возможностью не умереть от голода становилась контрабанда с «арийской» стороны, которой часто занимались дети. Недоедание и перенаселение приводили к неуклонному повышению уровня смертности.
С момента запуска в октябре 1940-го по июль 1942-го в Варшавском гетто от болезней, голода и воздействия низких темератур скончалось около 92 000 человек — 20% от всего населения. Тех, кто не мог больше терпеть постоянный кошмар и пытался выбраться, оккупанты объявляли преступниками, при поимке подлежавшими расстрелу. Аналогичная участь ждала любого, кто укрывал беглецов.
«Как человек, ты просто не в состоянии это осознать, понять, что такое возможно, — рассказывал о положении евреев в гетто Яков Зильберштейн. — Как это понять нормальному человеку? Сотни людей в гетто умерли в течение всего нескольких недель после того, как все мы там оказались… Помню, голод был таким сильным, что мать ходила собирать сорняки и из них что-то варила. А картофельные очистки были просто роскошью, самой лучшей едой».
Как нацисты превращали целые кварталы оккупированных городов в тюрьмы
Термин «гетто» появился больше чем за 400 лет до прихода Гитлера к власти в Германии и начала Второй мировой войны. Впервые его использовали в Венеции для обозначения квартала, в котором местные власти предписали жить евреям в 1516 году. В XVI и XVII веках такие же административные единицы появились в Риме, Франкфурте, Праге и других городах.
Как отмечает немецкий историк и исследователь холокоста Штефан Ленштадт, в тот период гетто функционировали скорее для защиты евреев от остальных жителей, поскольку те часто поддавались антисемитским предрассудкам. Об этом свидетельствует и этимология: словом gettore венецианцы называли литейную, которая из соображений пожарной безопасности строилась в стороне от других зданий.
Большая часть гетто, которые продолжали распространяться и в XIX столетии, не считались принудительными. Значение термина изменилось в следующем веке: так стали называть бедные и перенаселенные районы, где проживали не только евреи, но и вообще любые этнические меньшинства. В еврейском дискурсе слово тоже приобрело негативные коннотации, несмотря на ностальгию по временам, когда оно означало защитную зону. Теперь оно подразумевало отсталость, изоляцию и слабость, от которой необходимо освободиться, чтобы нормально жить и работать в современном обществе.
В Польше к первой половине XX века, в отличие от многих европейских стран, не существовало отдельных кварталов для евреев. Даже там, где они составляли большую часть населениях, кроме них, проживали исповедавшие христианство этнические поляки. Тем не менее уже тогда местные антисемиты говорили о подобных районах как о грязных и кишащих разными болезнями клоаках, куда следовало переселить всех евреев, чтобы они существовали отдельно от остального населения. В тот период слово «гетто» в Польше скорее уже не обозначало конкретное место или административную единицу, а функционировало как метафора стереотипов о жизненном укладе и культуре еврейского народа.
Именно на такие представления значительной части местного населения Польши наложились «мероприятия» немецких оккупантов по массовому переселению евреев в специально предназначенные для этого районы. Одна из первых встреч, на которых нацистские руководители использовали слово «гетто», состоялась 12 ноября 1938 года, то есть чуть больше, чем за 10 месяцев до вторжения в Польшу. На ней министр авиации, генеральный уполномоченный по четырехлетнему плану и один из самых влиятельных деятелей Третьего рейха Герман Геринг заявил, что «дальнейшее исключение евреев из германского общества возможно только путем возведения оцепленных гетто в качестве временной меры». Однако другой высокопоставленный функционер, руководитель гестапо Рейнхард Гейдрих выразил обеспокоенность тем, как обеспечить «безопасность» в гетто, и обсуждение приостановилось.
Возобновилось она в сентябре 1939-го, когда под контролем нацистов оказалось три миллиона проживавших на территории Польши евреев. Оккупантам предстояло не только решить, что делать с ними, но и наладить высылку лиц «неправильного» происхождения из самого рейха. Генерал-губернаторство власти рассматривали как своего рода «свалку», куда можно отправить всех представителей «низших» рас, чтобы в самом рейхе освободилось место для «фольксдойче» — этнических германцев, ранее проживавших в других государствах. Значительная часть фольксдойче по итогам переговоров со Сталиным получила разрешение вернуться на историческую родину с территорий, подконтрольных Советскому Союзу. Ради комфортного размещения лиц немецкого происхождения нацисты перевозили из Германии и других польских регионов в Генерал-губернаторство не только евреев, но и поляков, считавшихся гражданами второго сорта.
В первые недели и месяцы после оккупации Польши разные ветви нацистской администрации все чаще конфликтовали из-за хаотичных и несогласованных депортаций. Министр пропаганды Йозеф Геббельс записал в дневнике про одного из своих главных политических конкурентов, рейхсфюрера СС: «Гиммлер занимается перетасовкой населения. Не всегда успешно». За приостановку депортаций высказался генерал-губернатор оккупированных польских территорий Ганс Франк — но не из сочувствия к полякам и евреям, а потому что процесс, по его мнению, требовалось упорядочить. Геринг и Гиммлер пообещали предоставлять коллеге графики предстоящих депортаций, однако «формализовать» переселения так и не удалось.
Тогда власти вернулись к идее создания «концентрационных городов», которую высказал Гейдрих в сентябре 1939-го. По задумке нового начальника Главного управления имперской безопасности, евреев следовало сгонять в ограниченные пространства и оставлять там, чтобы последовательно депортировать с западных польских территорий на восток. Никаких вариантов сосуществования этнических немцев на равных условиях с поляками и тем более с евреями не предусматривалось. Как отметил Гиммлер в служебной записке в мае 1940-го, «население Генерал-губернаторства было и остается враждебным режиму, а значит, относиться к нему нужно соответствующе».
Еще одним этапом на пути к образованию гетто послужило формирование юденратов — марионеточных органов еврейского самоуправления, лидеров которых выдвигали сами общины или назначили нацистские чиновники. В дальнейшем именно им оккупанты делегировали обязанности по организации депортаций и по контролю за происходящим в «концентрационных городах».
Британский историк Лоуренс Рис так объяснял логику нацистов при учреждении гетто: «Им уже было ясно, что сразу переместить всех польских евреев в Генерал-губернаторство невозможно, поэтому, с учетом того, что одним из главных принципов национал-социалистической идеологии оставался миф об опасности евреев как источника разного рода болезней, к тому же духовно развращенных своими былыми успехами, богатством и т. д., неудивительно, что широкое распространение получила идея сконцентрировать их на специально отведенных территориях в польских городах».
Приказ о формировании первого гетто был отдан в городе Петркув-Трыбунальский 8 октября 1939 года, однако «запустили» его лишь в январе 1940-го. Тогда около 20 000 местных евреев переселили на территорию, где раньше проживало 6000 человек. Образовавшееся гетто функционировало по менее жестким правилам, чем последующие: вокруг него не было возведено стен или заборов с колючей проволокой, а евреям разрешалось покидать его, чтобы отправиться на работу.
Следующее крупное гетто запустили в феврале 1940-го в городе Лодзь, расположенном в Вартегау — на территории оккупированной Польши, которую присоединили не к Генерал-губернаторству, а напрямую к рейху. Там 164 000 евреев втиснули на четыре квадратных километра. В Лодзи нацисты ввели запрет покидать огороженную зону даже ради работы. Позже подобный регламент стал привычным и для остальных гетто.
Досмотр евреев в одном из варшавских гетто, 1942 год. (Фото dpa·picture alliance via Getty Images)
В декабре 1939-го еще на этапе планирования губернатор округа Фридрих Убельхор отметил в конфиденциальном циркуляре: «Разумеется, создание гетто — лишь временная мера. Конечная цель — выжечь дотла это зачумленное место».
Впрочем, гетто, запущенные в первой половине 1940 года, часто отличались друг от друга строгостью и внутренним устройством. «Расселение проводилось разными способами и с разными целями по инициативе местных властей», — констатировал историк Кристофер Браунинг. Централизованное управление гетто осуществлялось только в крупных городах, а в более мелких поселениях их устройство предоставляли контролировать чиновникам из оккупационной администрации.
Этим объяснялась разница в распорядке аналогичных учреждений: например, в Бжезинах подвергшимся принудительному переселению разрешали взять с собой значительную часть сбережений, а в Пабьянице — только то, что они могли унести в руках. При этом в Пабьянице, в отличие от Лодзи, доступ в гетто оставался свободным, хотя, как и в других регионах, евреям покидать территорию запрещалось. Для нацистов такая мера оказалась еще и «удобным» способом почти полностью избавить себя от необходимости контактировать с «вредителями». Именно с этой целью в гетто формировали не только юденраты, но и отделения еврейской полиции. Одних узников заставляли преследовать, задерживать и контролировать других.
Оккупанты инструктировали юденраты: «Еврейская администрация гетто должна обеспечивать порядок в его экономической жизни, снабжении продовольствием, использовании рабочей силы. Медицинское обеспечение — тоже ваше дело. Для достижения этих целей можете принимать все необходимые меры. Еврейская полиция находится в вашем распоряжении». Так проявилась жуткая эффективность нацистской бюрократической машины, нацеленной на то, чтобы уничтожить огромное количество людей и затратить на это как можно меньше усилий. Вступившие в еврейскую полицию жители гетто оказались в двойственном положении: некоторые товарищи по несчастью обвиняли их в пособничестве нацистам, хотя сами они часто считали такое содействие единственным шансом дать своим семьям хотя бы минимальную надежду на спасение.
Гетто продолжали создавать до конца 1941 года: в Варте, Злочеве, Козминеке, Кракове, Поддембице, Влоцлавеке, Белостоке, Каунасе, Вильнюсе, Люблине, Ченстохове, Минске и многих других оккупированных городах. К тому времени нацисты полностью отказались от плана по переселению евреев в Мадагаскар, который активно обсуждался после заключения перемирия с Францией летом 1940-го.
Миллионы жителей гетто томились в тесноте и зловонии без еды и теплой одежды, пока в Берлине решали, как от них избавиться. Санкционированные Гейдрихом эскадроны смерти — айнзацгруппы — уже занимались массовым уничтожением еврейского населения на оккупированных территориях. В январе 1942-го представители разных ведомств на Ванзейской конференции согласовали формальные способы осуществления «окончательного решения еврейского вопроса». С тех пор гетто превратилось в страшный «перевалочный пункт» между превратившейся в призрачное воспоминание нормальной жизнью и депортацией в концлагерь.
Как выживали и умирали узники гетто
«Отцу было уже за 50, и он понял, что не хочет жить, — вспоминал переживший заключение в Лодзинском гетто Макс Эпштейн. — Наложить на себя руки отец не смел, это просто невозможно, но он все время говорил: «Это конец… Я прожил жизнь, а страданий не хочу». Отец закрыл ставни, в нашей комнате всегда было темно… Он не хотел даже видеть, что происходит за окном. Когда ты молод, о смерти не думаешь. Не хочу сказать, что мы не понимали, какая тяжелая ситуация сложилась… Понимали, но продолжали думать о нелепо повседневных вещах».
Об условиях в гетто можно судить по тому, что на зиму их жители оставались без отопления, а их гарантированный дневной рацион составлял лишь 300 калорий по сравнению с 634 калориями у поляков и 2310 — у немцев. Даже там у евреев все равно требовали носить на одежде опознавательный знак в виде желтой звезды. Кроме притеснений со стороны оккупационной администрации и сотрудничавших с ней юденратов, узники сталкивались с социальным неравенством: депортированные из других районов города или из соседних поселений оказывались в заведомо проигрышном положении по сравнению с теми, кто изначально жил в районе гетто, поскольку последние могли взять с собой больше вещей и ценностей.
Нацистов внутренние конфликты совершенно не беспокоили — их вполне устроило бы, чтобы евреи конфликтовали за последний кусок хлеба, пока не умрут от голода и упадка сил. «Гетто, в котором происходит внутренний раскол, идеально соответствовало тому, каким видели его нацисты», — отмечает историк Лоуренс Рис. Вспышки тифа и дизентерии, которые начались из отсутствия квалифицированной медицинской помощи, дефицита лекарств и антисанитарии, немцы интерпретировали как очередное косвенное подтверждение правильности их идеологии: инфекционные заболевания якобы распространялись среди евреев быстрее из-за их природной нечистоплотности.
Нацисты делегировали управление повседневными процессами самим евреям, чтобы освободить себя от «грязной» работы. Когда в гетто все-таки случалось что-то, требовавшее их вмешательства, одно ведомство спихивало проблему на другое, чиновники спорили из-за бюрократических нюансов, и так до бесконечности, пока узники продолжали погибать.
Летом 1940-го по Лодзинскому гетто прокатились голодные бунты, и администраторы Вартегау обратились к губернатору Генерал-губернаторства Гансу Франку за разрешением выслать мятежников к нему на восток, поскольку депортация затянулась. Высокопоставленный функционер ответил отказом. Это означало, что нацистам оставалось либо позволить евреям умереть от голода, либо разрешить им работать и покупать продукты.
Мнения о том, как поступить, среди оккупационных властей привычно разделились. Начальник немецкой администрации Ганс Бибов предполагал, что нацистам будет выгодно перевести гетто на самообеспечение. Его заместитель Александр Палфингер возражал. Он писал, что «быстрое вымирание евреев для нас не имеет никакого значения, если не сказать, что оно желательно». Однако в Берлине согласились с Бибовым — конечно, не из милосердия к жителя гетто, а из экономических соображений.
Председателю юденрата в Лодзи Хаиму Румковскому выделили три миллиона рейхсмарок из денег, прежде «конфискованных» у евреев, для создания мастерских. Тот считал это хорошим знаком, поскольку у обитателей гетто появилась возможность показать, что они «полезны» нацистам. Переход на систему самообеспечения стал важным этапом: из скопления людей, ждавших непонятно чего, гетто превратилось в структуру, подчиненную жуткому в своей рациональности нацистскому порядку.
Такая же система установилась в крупнейшем гетто, расположенном в Варшаве. Решение о его организации приняли 16 октября 1940 года, а ровно через месяц отведенную под него территорию огородили стеной. Об отчаянии согнанных в гетто людей можно судить по дневниковой записи мужчины по имени Хаим Каплан: «Мы вошли в новую жизнь, и невозможно передать панику, которая поднялась в еврейском квартале. Внезапно мы оказались заперты со всех сторон. Нас исключили из мира, изгнали из человеческого общества».
В Варшаве, как и в большинстве других крупных гетто, установилась своеобразная классовая система. Обеспеченные евреи или те, кто обладал специфическими навыками, имели возможность покупать продукты, которые «контрабандисты» доставали из внешнего мира, несмотря на строгие запреты и возможное наказание. Некоторые исследователи считали, что так в гетто попадало около 80% всего продовольствия.
Янина Давидович, которой на момент вторжения вермахта в Польшу было девять лет, рассказывала, как ее отец Марек вывозил из гетто тележки с щебнем, а на обратном пути ухитрялся раздобыть немного припасов для семьи. Если бы охранники заметили, чем занимался мужчина, его ждала бы неминуемая гибель.
Другая оказавшаяся в гетто девочка, 11-летняя Галина Биренбаум, вспоминала, как ее брат, учившийся на врача, оказывал медицинские услуги богатым евреям, что позволяло хоть как-то обеспечивать семью. Однако у большинства других жителей не было особых навыков, благодаря которым они могли бы зарабатывать.
Нищета грозила смертью, и некоторые женщины ради выживания начали заниматься проституцией. «Вчера ко мне пристала очень респектабельно выглядевшая женщина, — записал оказавшийся в Варшавском гетто историк Эммануэль Рингельблюм в январе 1941-го. — От нужды люди готовы на что угодно». Галине Биренбаум врезался в память другой эпизод: как высокая рыжеволосая девушка в надежде заработать вышла на улицу и исполняла на идише песню о том, как немцы выгнали ее из дома и убили всех ее родных.
«Лица у людей становились такими распухшими, что почти не видно было глаз», — описывала последствия голода Биренбаум. Нацистские чиновники часто сами не понимали, в чем цель гетто: следует ли им налаживать производство, чтобы продлить жизнь евреям до дальнейших указаний, или происходящее — часть плана по уничтожению и нужно дать «вредителям» умереть голодной смертью? Немцы обращались за разъяснениями в Берлин, но неопределенность тянулась до начала 1942 года.
Историк Штефан Ленштадт отмечает, что не во всех гетто действовали такие строгие ограничения, как в Лодзи и Варшаве, хотя это, естественно, не значит, что их обитатели жили комфортно или имели больше шансов на спасение. «Большинство не были окружены стенами или колючей проволокой, — пишет Ленштадт. — Многие располагались в поселках или городках, где почти не было немцев. Часто в подобных местах большую часть населения составляли евреи, а не поляки, и, несмотря на запрет покидать гетто, существует достаточно примеров того, что на самом деле это происходило».
Очевидцы рассказывали, что даже во второй половине 1941-го жители маленьких гетто сохраняли относительно много свобод и даже могли практиковать религию. Однако с весны 1942-го ситуация изменилась. На конференции в Ванзее нацисты определились с тем, что «окончательное решение еврейского вопроса» подразумевает тотальное уничтожение всех представителей ненавистного народа. Из мест, предназначение которых оставалось туманным для самих оккупантов, гетто превратились в транзитные пункты на пути к лагерям, где осуществлялся геноцид.
Евреев ведут на депортацию в Варшавское гетто, 1943 год. (Фото Universal Images Group·Getty Images)
Нацисты запустили операцию «Рейнхард», в рамках которой с июля 1942-го по октябрь 1943-го в Собиборе, Белжеце и Треблинке убили более двух миллионов евреев из Генерал-губернаторства. С момента ее начала, как пишет Штефан Ленштадт, «основное различие между еще существовавшими гетто и концлагерями заключалось в том, что в первых узники содержались в домах, а во вторых — в бараках».
Как жители гетто наполняли жизнь смыслом и противостояли нацистам
Между началом 1940-го и серединой 1942-го, пока нацисты еще не начали масштабные депортации, узники гетто, несмотря на кошмарные условия, изо всех сил старались вести настолько нормальную жизнь, насколько это было возможно. Соседи брали на воспитание сирот, неравнодушные люди организовывали полевые кухни, где старались даже те крохи, которые они получали, делить, чтобы каждый получил хоть немного. Многие дети посещали нелегальные школы — оккупационные власти резко выступали против образования для неарийцев, поэтому в случае обнаружения расправы грозили и ученикам, и педагогам.
Жители гетто организовывали хоровые пения, кабаре и концерты, а образованные евреи читали лекции по своей специальности. Большая часть мероприятий была благотворительной — средства, полученные от посетителей, шли на улучшение условий для всего сообщества. Кроме очевидных практических целей, такая активность объяснялась попытками людей наполнить свое существование смыслом в условиях, когда было легко впасть в отчаяние и отказаться от борьбы за жизнь. Энтузиасты обучали всех желающих умениям и хобби: от готовки из тех скудных продуктов, что оставались в их распоряжении, до создания бумажных цветов.
Историк Эммануэль Рингельблюм основал организацию, которая подробно документировала все происходившее в Варшавском гетто. К его проекту, названному «Ойнег Шабос», или «Радость шаббата», присоединились несколько десятков ученых, писателей и исследователей. Все они осознавали значимость подобного движения, которое помогло бы сохранить правду о страшных событиях даже в случае гибели очевидцев. Записи прятали в пустых бидонах из-под молока, а те закапывали в разных местах по всему гетто. После войны удалось обнаружить лишь несколько фрагментов из летописи. Однако, как и ожидал Рингельблюм, они послужили бесценным источником сведений о политике нацистов в отношении евреев на оккупированных территориях.
Аналогичным проектом занималась группа врачей. В отличие от историков они документировали не все аспекты жизни и смерти в Варшавском гетто, а то, как на состояние узников влияло постоянное недоедание. Они рассчитывали, что их деятельность не только поможет последующим поколениям лучше разобраться в зависимости физического состояния человека от рациона, но и предостережет мир от повторения страшных преступлений.
Проект получил название «Исследование голода в Варшавском гетто за 1942 год». Возглавлявший его доктор Израэль Милежковский писал: «Эта работа ведется в невообразимых обстоятельствах. Я держу ручку в руке, а ко мне в комнату заглядывает смерть. Она смотрит сквозь темные окна печальных пустых домов на заброшенных улицах, заваленных сломанными вещами. В этой господствующей тишине лежит сила и глубина наших страданий. Сквозь нее прорываются крики, которым суждено однажды поколебать совесть всего человечества».
Ученые обратили внимание на то, что многие погибшие от крайнего истощения узники в остальном были совершенно здоровы, и, если бы не голод, их жизням ничто не угрожало. Однако скудный рацион вел к критическим изменениям даже в организме физически крепких людей. У некоторых пациентов диагностировали цингу, рахит и никталопию (расстройство, при котором человек теряет способность видеть при слабом освещении). Недостаток минералов провоцировал размягчение костей и системные заболевания скелета.
В июле 1942 года нацисты вошли в Варшавское гетто и «ликвидировали» оставшиеся госпитали. Пациентов и врачей вместе с другими евреями депортировали, а результаты исследований уничтожили — кроме тех, которые удалось спрятать. Оставшийся в гетто одним из последних Милежковский в конце рукописи обратился к коллегам, многие из которых к тому моменту уже погибли: «Мои возлюбленные товарищи по несчастью, вы — часть всего этого вместе с нами. Рабство, голод, депортации, убийства в нашем гетто — это часть и вашего наследия тоже. Своей работой вы дали палачам достойный ответ».
Одна из повозок с телами погибших от голода в Варшавском гетто, 1942 год. (Фото CORBIS·Bettmann Archive)
С июля по сентябрь 1942-го нацисты депортировали из Варшавского гетто в лагеря смерти как минимум 300 000 человек. С июля по август в Треблинку увозили около 6000 человек в день. 12-летняя Янина Давидович, чей отец устроился в еврейскую полицию, осталась одной из немногих детей, кого не забрали в газовые камеры. «Весь наш блок опустел, — рассказывала она о том периоде. — Отец близнецов, живших над нами, выбросился из окна, когда пришел домой и увидел, что детей забрали».
Некоторые из узников не сдавались даже в разгар депортаций: во многих гетто поднимались восстания, а самое масштабное произошло именно в Варшаве. Там местные основали Еврейскую боевую организацию (ZOB), которая сначала тайно, а затем открыто противостояла нацистам. Ее участникам удалось наладить контакт с польскими бойцами Сопротивления за пределами гетто, чтобы те передавали припасы и оружие. В декабре 1942-го активисты расклеили плакаты, в которых призывали жителей гетто не верить преступникам из СС и защищать свою честь.
В феврале 1943-го Гиммлер приказал зачистить гетто, но ополченцы не собирались сдаваться: они заранее выкопали сеть тоннелей, составили маршруты движения по крышам и под землей, которые позволяли убегать от нацистов и незаметно атаковать их, подготовили укрепленные бункеры. В апреле того же года конфликт перешел в открытое противостояние, когда более 850 членов СС и местных коллаборационистских объединений под прикрытием танков и бронированных автомобилей вошли в гетто и потребовали собраться для «переселения на восток». Местные жители не отреагировали. Вместо этого они открыли огонь по нацистам, забросали их гранатами и коктейлями Молотова. Оккупантам пришлось отступить, а узники гетто подняли на центральной площади польский флаг и бело-голубые знамена со звездой Давида.
Восстание продолжалось до конца мая. На протяжении всего этого времени немцы сбрасывали на гетто бомбы и поджигали здания, чтобы «выкурить» бунтовщиков. Евреи продолжали отбиваться, даже когда ситуация стала безнадежной. За полтора месяца немцы убили от 7000 до 12 000 обитателей гетто. Оставшиеся на момент подавления восстания 57 000 расстреляли на месте или отправили в Треблинку.
Довольный группенфюрер Юрген Штроп, командовавший силами СС, составил рапорт на 125 страницах с 52 подписанными изящным почерком фотографиями под названием «Варшавского гетто больше не существует». Снимки изображали узников гетто, марширующих мимо разрушенных зданий или выпрыгивающих из охваченных пламенем домов. 16 мая 1943-го Штроп лично взорвал построенную в конце XIX века Большую синагогу, символически обозначив конец восстания.
«Какое прекрасное зрелище, — вспоминал Штроп. — Я выкрикнул: «Хайль Гитлер!» и нажал на кнопку. Прогремел потрясающий взрыв, языки пламени поднялись до облаков. Огонь переливался всеми возможными цветами. Невероятная метафора нашей триумфальной победы над еврейством».
Женщина в Варшавском гетто, 1942 год. (Фото Universal History Archive·UIG via Getty images)
Несмотря на вроде бы скромные потери среди нацистов (16 убитых и 93 раненых) и формальное поражение бунтовщиков, Варшавское восстание приобрело огромное символическое значение для тех, кто продолжал бороться с гитлеровским режимом в Европе и СССР, и вошло в историю как выдающийся пример героизма. Его участники показали, что даже в безнадежной ситуации у человека остается выбор как себя вести. Этого выбора их не смогли лишить даже нацисты, стремившиеся установить тотальный контроль над евреями.
«Я стрелял из пистолета в немцев, которые шли мимо, — вспоминал один из немногих выживших участников восстания Аарон Карми. — Нацисты кричали: «На помощь!» и пытались укрыться за стенами. Мы впервые увидели, как немцы убегают. Мы же привыкли сами от них удирать. Они не ждали, что евреи могут так сражаться. Была кровь… Я не мог оторвать от нее глаз. Я повторял: «Немецкая кровь!»
Вслед за Варшавой бунты прокатились по Ченстоховскому, Белостокскому, Глубокскому и Тарнувскому гетто. В августе 1943-го восстание вспыхнуло в Треблинке, а в октябре — в Собиборе. Положение немецкой армии на восточном фронте становилось все более безнадежным. Еще год спустя, 23 августа 1944-го, нацисты ликвидировали последнее действовавшее на тот момент гетто в Лодзи. Большинство из 80 000 остававшихся там узников отправили в Освенцим.
Гетто — один из самых значимых и трагичных феноменов холокоста. Заточенные в них евреи в Польше, СССР и других странах Восточной Европы испытывали на себе, как хаотичные переселения на оккупированных территориях постепенно трансформировались в методичный геноцид. Внедряя внутренние административные структуры, устанавливая жесткие правила и лишая людей самого необходимого, нацисты стремились не только уничтожить евреев, но и сделать этот процесс максимально «эффективным». Сохранившиеся свидетельства тех, кто выживал и погибал в гетто, до сих пор напоминают о том, на какое зло способен человек и к каким кошмарным последствиями может привести превращение предрассудков в идеологию.
Автор: Василий Легейдо
