«Термином «стокгольмский синдром» описывают симпатию, которая возникает у жертвы к агрессору. Также она может быть обоюдной. Чаще речь идёт о ситуациях с захватом заложников. Однако этот же термин используется и в теме домашнего насилия. Но существует ли данный синдром на самом деле?»
История возникновения термина
В 70-х годах прошлого века заключённые в Швеции могли ненадолго выходить из тюрьмы, если преступление было ненасильственным. В августе 1973 года Ян Эрик Ульссон воспользовался этой возможностью, но возвращаться обратно не собирался.
23 августа Ульссон ворвался в банк в Стокгольме и выстрелил в потолок, выкрикнув: «Вечеринка только начинается!».
Ульссон отпустил почти всех посетителей, оставив в заложниках лишь четверых сотрудников. Элизабет Олдгрен, Кристин Энмарк и Биргитте Лундблад были первыми тремя. Четвёртым стал Свен Сафстрем, который пытался спрятаться, но был обнаружен.
Преступник выдвинул требования, в числе которых были материальные блага и свобода для своего сокамерника Кларка Улофссона. Полиция удовлетворила только последнее — Кларка доставили в здание банка.
Преступники и заложники находились в банке шесть дней. Первые при этом обеспечивали своих жертв едой и разрешали им звонить семьям, играли с ними в карты. Можно сказать, что в целом заботились о них. Шли переговоры между захватчиками и полицией, но к конструктивному решению они не приводили.
Все действия полиции СМИ транслировали буквально в прямом эфире. У находившихся в банке тоже была возможность следить за новостями. Полицейские готовились штурмовать здание. Большинство вариантов их сценариев не подразумевали, что заложников удастся спасти. Важнее было обезвредить преступников. Об этом также сообщили в новостях, так что заложники всё знали. Конечно, эта информация их совсем не радовала.
Через 12 часов после захвата банка Кристин Энмарк обратилась к суперинтенданту Торандеру с просьбой разрешить ей покинуть банк вместе с «мальчиками». Тот отказал. Кристин общалась и с премьер-министром страны, который также отказался отпустить их вместе с захватчиками.
На шестой день полицейские стали закачивать в хранилище, где находились заложники и преступники, газ. Так им удалось заставить людей покинуть помещение банка. Они провели в заполненном газом хранилище полчаса. Этого было достаточно, чтобы умереть. Но из-за ошибки в проектировании системы подачи газа преступники и заложники получили меньшую дозу отравляющего вещества, что и позволило сохранить им жизнь.
После того как всем была оказана помощь, преступники отправились за решётку. Ульссона приговорили к 10 годам тюрьмы. В 1980 году он был освобождён досрочно. Улофссон был первоначально также осуждён за соучастие в захвате заложников, но позже добился отмены приговора.
На суде заложники не давали против них показания. Наоборот, они помогали собирать деньги на адвокатов и посещали преступников в тюрьме.
Поведение заложников вызвало недоумение у всех, кто следил за этим случаем. Объяснения были получены от психиатра-криминалиста Нильса Бейерута, который консультировал полицию. Он предложил термин «синдром Норрмальмсторга». По названию площади, на которой стоял банк. Термин не прижился, но его модификация — «стокгольмский синдром» — стала широко известна.
Несмотря на то что Бейерут никогда не работал с Кристин Энмарк, он назвал её первой жертвой этого синдрома. Главными его признаками он назвал позитивное отношение жертвы к преступнику, симпатию к его убеждениям и поведению, негативное отношение к полиции и другим представителям власти.
Термин быстро укоренился в массовом сознании, но с точки зрения психиатрии и доказательной психологии существование синдрома до сих пор не подтверждено. Он не внесён ни в одну классификацию болезней. О нём пишут популярные статьи, снимают фильмы о любви преступников и их жертв, легко объясняя её данным синдромом.
Причины этого явления
Ещё раз скажу, что термин «стокгольмский синдром» — не научный. Он не используется в психиатрии и доказательной психологии. А вот паническое и посттравматическое стрессовое расстройство — это реальные диагнозы, которые ставят людям, пережившим подобное.
Позже Кристин Энмарк рассказывала, что боялась действий полиции. Она не хотела погибнуть при штурме, поэтому пыталась хотя бы как-то управлять ситуацией и координировать хаотичные действия властей, общаясь с ними. Она пояснила, что вынуждена была скооперироваться с одним из захватчиков.
Кристин говорила, что никакой любви к преступникам не испытывала, а всего лишь наблюдала за действиями полиции, которая не беспокоилась о жизнях заложников. Также она видела, что у захватчиков подобные решения вызывали недоумение, поскольку заложники, по их мнению, должны были стать рычагом воздействия на полицию как раз из-за ценности их жизней.
Психотерапевт Аллан Уэйд позже связался с Энмарк и представил другой взгляд на понятие «стокгольмский синдром». По его мнению, Кристин сопротивлялась и защищала других заложников, объединившись с ними, пыталась скоординировать действия властей и управлять ситуацией в меру своих возможностей. Дело было в желании выжить, а не в симпатии к преступникам.
Другие примеры стокгольмского синдрома
В других случаях, когда заложникам приписывался стокгольмский синдром (причём чаще всего это делали СМИ, а не профессиональные психиатры), никто не анализировал мотивы их поведения, а иногда они и вовсе игнорировались.
Яркий пример — история Патти Хёрст. Она была похищена ради выкупа террористами, два месяца содержалась в ужасных условиях и подвергалась насилию. После выкупа Хёрст заявила, что не нуждается в спасении, и примкнула к группировке. Когда преступников поймали, бывшая заложница уже считалась соучастницей. Она неоднократно говорила, что примкнула к банде из чувства страха. Девушка утверждала, что была уверена — преступники не оставят её в живых после получения выкупа. Она боялась наказания за любое проявление нелояльности.
Суд решил, что Хёрст обманывает, и приговорил её к семилетнему сроку. Только благодаря общественному давлению и вмешательству президента США он был сокращён. Тем не менее Патти провела за решёткой почти два года.
Примечательно, что психиатрическая экспертиза подтвердила наличие у девушки посттравматического расстройства, вызванного переживанием интенсивного страха, беспомощности и ужаса. Однако никакого стокгольмского синдрома диагностировано не было. Историю Патти Хёрст можно увидеть в одноимённом фильме 1988 года.
Помимо фильмов, снятых на основе реальных событий, киноиндустрия предлагает огромное количество выдуманных историй. Это могут быть сюжеты о похищении (например «Перевозчик» с Джейсоном Стэйтемом) или об удержании в плену («Красавица и чудовище»).
В этих историях жертвы будто бы добровольно остаются рядом с преступником и им при понимающем, хорошем поведении удаётся исправить агрессора. В реальности же вряд ли найдётся хоть один человек, которому это удалось. А романтизируя действия преступника, находя ему оправдания, показывая, как он меняется якобы из-за привязанности к жертве, медиа пропагандируют нездоровые стереотипы поведения.
Из реальных историй в России известен случай Александра Комина, который вместе с подельником два года держал двоих мужчин и четырёх женщин в бункере. Периодически они убивали кого-то из пленников.
Одна из потерпевших рассказывала, что насильник иногда устраивал праздники и заставлял своих жертв в них участвовать. И однажды, танцуя со своим мучителем, который был очень щуплого телосложения, она буквально подняла его над полом… У неё были силы и возможность причинить ему вред и сбежать, однако она этого не сделала. Просто опустила обратно на пол.
Этот факт как будто бы говорит о симпатии к маньяку и отказе от попытки побега из травмирующей ситуации. Если же копнуть глубже, то мы узнаем, что узники однажды уже пытались спастись, но у них ничего не вышло. За это маньяк сделал им на лицах клеймо «РАБ». А ещё угрожал одной из пленниц убить её малолетнюю дочь в случае побега. Может ли в данном случае идти речь о какой-то симпатии?
Хочется добавить, что при первой же реальной возможности добраться до правоохранителей одна из узниц сделала это. Маньяка арестовали.
Стокгольмский синдром в домашнем насилии
О стокгольмском синдроме также часто говорят в случаях домашнего насилия. Иногда при этом ссылаются на исследования Анны Фрейд, которая действительно описывала механизм идентификации с агрессором как один из защитных. Но тут важно понимать один момент. Анна исследовала детские защитные механизмы, то есть случаи, когда агрессор играет большую роль в формировании личности ребёнка. Более того — от него зависит его жизнь. Детям приходится вставать на сторону агрессора, чтобы спасти её.
Помните персонажа Небулу «Стражей Галактики»? Это дочь самого страшного злодея Таноса, которая в первом фильме была верным его союзником. Позже мы узнаём, что, когда Небула была малышкой, тот убил её родную семью. Он издевался над приёмной дочерью, разбирая её на части и «улучшая» (меняя части живого человека на кибернетические), если она проигрывала в бою своей сестре.
Мог ли ребёнок сохранить свою психику и выжить, если бы не принял для себя, что отец делает всё правильно? Сомневаюсь. Решилась ли она убить такого «любящего» отца, когда осознала, что с ней происходило? Конечно, да.
Небула из «Стражей Галактики»
Фото: кадр из фильма «Стражи Галактики»
Однако сложно представить себе взрослую женщину, которая испытывает симпатию к своему мучителю, искренне радуясь физическому или моральному насилию. Почему же тогда уйти от абьюзера оказывается так сложно? Почему жертвы отказываются от помощи, когда её предлагают?
Отчасти ответ на эти вопросы уже дала Патти Хёрст. Всё дело в страхе. Не только физической боли или смерти. Это может быть страх одиночества, финансовой несостоятельности. Женщина может бояться оставить детей без отца.
Но страх — не единственный механизм, способный удерживать жертву рядом с агрессором. Надежда на изменение партнёра-агрессора, стыд, вина, чувство долга, апатия, безразличие к себе и даже перфекционизм, при котором жертве кажется, что она недостаточно старалась для того, чтобы наладить отношения в семье. Вот далеко не полный список того, что влияет на принятие решения об уходе от абьюзера.
Когда же жертвам домашнего насилия приписывают стокгольмский синдром, это часто заканчивается обвинением их самих в том, что над ними совершили насилие. Виктимблейминг (это когда жертву насилия обвиняют в том, что с ней произошло — прим. ред.) строится на убеждении, которое Мелвин Лернер назвал гипотезой справедливого мира. Это когнитивное искажение, при котором человек верит, что мир устроен справедливо, а люди всегда получают то, что заслуживают. Помните выражения «Что посеешь, то и пожнёшь», «Как аукнется, так и откликнется»? Это как раз яркие примеры веры в справедливость.
По такой же логике, если жертва не уходит, значит, ей нравятся подобные отношения. Это то, чего она заслуживает. А если я считаю такое поведение ужасным, значит, со мной такого не случится. Вера в справедливый мир будто бы защищает от беспомощности и страха, но это лишь иллюзия. С насилием может столкнуться каждый, независимо от того, какой у него образ мыслей и стиль поведения.
Сейчас идея стокгольмского синдрома подвергается критике за слабую теоретическую базу и отсутствие качественных исследований, попытку обвинения жертв насилия, использование для дискредитации заложников в ситуациях, когда они критикуют действия властей или чувствуют солидарность с требованиями захватчиков, пытаются действовать так, как они считают нужным.
Возможно, если будут проведены дополнительные исследования и качественная оценка ситуаций, стокгольмский синдром получит право на существование в психиатрии и психологии. По моему мнению, для того чтобы описать происходящее с жертвами, не нужно никаких новых теорий. Они все уже описаны как защиты и адаптационные механизмы психики.
Автор: Екатерина Коровушкина, практикующий психолог, член Ассоциации когнитивно-поведенческой психотерапии, эксперт «Психодемии»
