Возможно, состояние тревоги уже стало частью повседневной жизни. Но почему так происходит? Зачем нам тревога с точки зрения эволюции?
На эти вопросы отвечает доктор Рэндольф Несси в новой книге «Хорошие плохие чувства. Почему эволюция допускает тревожность, депрессию и другие психические расстройства», которая вышла в издательстве «Альпина Паблишер». Мы публикуем отрывок (с сокращениями), где автор рассказывает, что такое принцип пожарной сигнализации и чем страх лучше, чем его отсутствие.
Почему в принципе существует тревожность
В общих чертах ответ очевиден: особи, способные бояться, имеют больше шансов спастись от грозящей опасности и избегать опасных ситуаций в дальнейшем. После долгих бесед с крупным специалистом по тревожности Айзеком Марксом нам стало ясно, что расстройства должны развиваться не только на почве избытка тревожности, но и на почве недостатка, как это происходит в случае всех остальных защитных реакций. Слишком сильный иммунный отклик вызывает немало болезней, но слишком слабый иммунитет ведет к гибели.
О вреде тревожности написаны десятки статей — и лишь единицы упоминают о ее пользе.
Когда я читал выездные лекции о тревожных расстройствах, каждый раз спрашивал у зала, знает ли кто-нибудь об исследованиях, демонстрирующих пользу тревожности. Многие думали, что я валяю дурака, но в конце концов кто-то из слушателей надоумил меня посмотреть статью о боязни высоты, написанную новозеландским ученым Ричи Поултоном.
Господствовавшая в то время теория утверждала, что боязнь высоты развивается после неудачного падения. Гипотеза, хоть и понятная интуитивно, подтверждений не имела. Поултон собрал группу детей, в возрасте от пяти до девяти лет получивших травмы от падения, и сравнил с теми, у кого подобных травм в анамнезе не имелось. В восемнадцать лет острая боязнь высоты наблюдалась у 2% тех, кто пережил травмирующее падение в детстве, — и у 7% тех, с кем ничего такого не происходило. Полная противоположность теории!
Если же учитывался не только острый, но и умеренный страх, расхождение возрастало. Боязнь высоты у восемнадцатилетних, переживших падение в детстве, наблюдалась в 7 раз реже, чем у избежавших травмы. Сейчас-то я без труда объясню в чем дело: те, кто в детстве падал с высоты, потому что не испытывал перед ней достаточного страха, не приобрел этого страха и к восемнадцати.
Я принялся искать другие проявления гипофобии (недостаточность чувства страха). Все мы знаем, что на свете есть бесшабашные смельчаки и авантюристы, которые не боятся ни опасных животных, ни косых взглядов, ни быстрой езды, ни принимать наркотики, ни откалывать смертельные номера. На калифорнийских лыжных курортах молодые лихачи скатываются (точнее, слетают) со склонов (точнее, почти обрывов), на которые остальные не суются. Каждый год несколько из них разбиваются.
Я хорошо помню профессионального мотогонщика, который обратился ко мне за психотерапевтической помощью. Накануне важной гонки его каждый раз рвало и он не мог заснуть. Началось это вскоре после того, как во время гонки погиб его друг. По его воспоминаниям, на треке разбивались насмерть или получали серьезные увечья по два-три человека ежегодно.
У него самого было несколько аварий, но пока обходилось без необратимых повреждений. Страха как такового он, по его собственным словам, не ощущал, однако накануне каждой гонки у него — в дополнение к рвоте — учащалось сердцебиение, он потел, мышцы каменели, воздуха не хватало. Он пришел ко мне за таблеткой, которая сняла бы эти симптомы: у профессионала, активно участвующего в рекламе, от гонок напрямую зависели доходы.
Мои объяснения, что этот страх, насколько я понимаю, его и бережет, он вежливо выслушал. Но когда я сказал, что таблетка, снижающая тревожность, может оказаться смертоносной, он разозлился и ушел. Жив ли он сейчас — не знаю.
Гипофобия — нарушение серьезное, чреватое смертельным исходом, однако его недостаточно хорошо распознают и редко лечат.
В клиниках, занимающихся тревожными расстройствами, гипофоба не увидишь. Зато их много среди летчиков-испытателей, на переднем крае творческих и экспериментальных дисциплин, в горячих точках и в политике. А еще их немало найдется в тюрьмах, больницах, в очереди на биржу труда, на заседаниях по делу о банкротстве и в моргах.
Чем больше я углублялся в причины существования тревожности, тем больше находил параллелей. Панические атаки, которые описывали мои пациенты, по существу напоминали реакцию «бей или беги» — явление, названное так великим физиологом Уолтером Кэнноном в эпохальной книге 1939 года «Мудрость тела» (The Wisdom of the Body). Он отмечал, что такие реакции, как учащенное сердцебиение, нехватка воздуха, повышенное потоотделение, озноб и бегство, в смертельно опасной ситуации оказываются полезными. Именно эти проявления я наблюдал у своих пациентов. Но значит ли это, что и реакция та же самая?
Однажды вечером, когда я, отработав целый день в клинике, заруливал в сумерках к себе в гараж, на подъездной дорожке перед моим капотом застыл в свете фар перепуганный кролик. Я задумался. Мои пациенты с паническими расстройствами никогда не упоминали замирание от испуга. Но ведь я и не спрашивал. На следующий день я спросил. Первый же пациент ответил: «Да, иногда страх парализует меня так, что я, кажется, больше уже никогда не пошевелюсь».
Следующие несколько недель я задавал этот вопрос всем страдающим паническими расстройствами — примерно половина сообщила, что в самом начале панической атаки могут ненадолго окаменеть. Вот так эволюционная точка зрения помогла мне разглядеть то, что я годами упускал из виду.
Почему тревожность так часто бывает чрезмерной
Напрасные страхи во многом объясняются принципом пожарной сигнализации. Системы, регулирующие такие защитные реакции, как рвота или боль, будут срабатывать до тех пор, пока преимущества в целом превышают издержки, даже если это чревато ложными тревогами.
Издержки этих реакций гораздо меньше преимуществ в виде спасения от угрозы, так что в случае реальной или мнимой опасности данная реакция ценой небольшого неудобства гарантирует защиту от гораздо более серьезного ущерба. Именно поэтому мы готовы терпеть ложные срабатывания настоящей пожарной сигнализации. И наконец, именно поэтому так распространена напрасная тревожность.
Принцип пожарной сигнализации выводится из теории обнаружения сигналов — той самой, на основе которой инженеры-электрики определяют, являются ли щелчки на телефонной линии сигналом или просто шумом. Правильность решения зависит от соотношения между сигналами и шумом, от цены ложной тревоги и от плюсов и минусов срабатывания сигнала, когда опасность действительно имеется.
Если в городе, где часто угоняют машины, чувствительная сигнализация оправдывает себя, несмотря на все ложные срабатывания, то в спокойном и безопасном районе она будет только действовать всем на нервы.
Паническое расстройство развивается из-за ложных срабатываний системы экстренного реагирования. Система эта настраивалась на то, чтобы ускорить спасение, когда организму грозит смертельная опасность.
Вы бредете, погибая от жажды, по древнеафриканской саванне, до источника уже рукой подать, и вдруг из зарослей травы доносится едва уловимый шорох. Это может быть лев — а может быть мартышка. Уносить ноги? Зависит от того, во что вам это обойдется. Допустим, цена панического бегства — сто калорий. Остаться на месте можно без затрат — если в траве всего-навсего мартышка. Но если окажется, что шуршал лев, бездействие обойдется вам в 100 000 калорий: именно столько получит лев, когда сожрет вас на обед.
По идее, лев шуршит громче мартышки. Насколько громким должен быть звук, чтобы обратить вас в бегство? Подсчитаем. Если в зарослях скрывается лев, бездействие обойдется вам в 1000 раз дороже, чем приступ паники, поэтому оптимальная стратегия — улепетывать без оглядки, заслышав звуки, громкость которых с вероятностью более 1/1000 указывает на присутствие льва.
Это значит, что в 999 случаях из 1000 вы побежите напрасно. Однако в одном случае из тысячи бегство сохранит вам жизнь.
Осознав, что отдельные случаи паники хоть и бесполезны, но зачастую нормальны, мы с пациентами смогли лучше понять проблему. Добавим к этому рассуждению несложные математические расчеты и эволюционную теорию — и нам станет яснее, почему так распространены напрасные эмоциональные страдания. А у врачей будут более веские основания решать, когда можно без опаски выписывать лекарства, блокирующие такие нормальные реакции, как боль, жар, кашель и страх, которые в некоторых обстоятельствах никак больному не помогают.
Фобии
Боязнь змей и пауков встречается часто. Как и боязнь мостов, высоты, лифтов и самолетов. Еще чаще встречается страх перед публичными выступлениями. Агорафобы боятся покидать дом, их пугает открытое пространство. Однако у нас никогда не было пациентов, которых пугали бы книги, деревья, цветы или бабочки. И в очень редких случаях мы сталкивались с боязнью действительно опасных вещей — ножей, проводов, пузырьков с таблетками, химикатов, мотоциклов… Почему? Это вопрос эволюционный.
Часть страхов представляет собой «встроенные» автоматические реакции, однако наиболее распространенные преследуют нас не с рождения. Боязнь змей, в частности, не заложена у нас изначально, однако мозг настроен на то, чтобы стремительно ее вырабатывать, как свидетельствуют замечательные эксперименты, проведенные психологом Сьюзен Минекой и ее коллегами в 1970-х.
Молодые обезьяны, выращенные в лаборатории, бесстрашно тянутся за лакомством через игрушечную змею. Но стоит им посмотреть один-единственный видеоролик, в котором от этой же самой игрушечной змеи в испуге отскакивает другая обезьяна, и в них поселяется неистребимый страх. Просмотр ролика, в котором другая обезьяна в испуге отшатывалась от цветка, к возникновению аналогичного страха не привел. То есть какие-то стимулы, вызывающие реакцию испуга, мозг готов усваивать быстрее других.
Это самая полезная разновидность социального научения. Не размениваясь на формирование системы, реагирующей лишь на несколько строго заданных стимулов, естественный отбор выработал такую, которая способна использовать сведения, полученные от других особей. Возникающие подобным путем страхи могут передаваться из поколения в поколение.
Так, например, черных дроздов приучили, показав ловко смонтированное видео, бояться безобидной пичуги медососа, и этот бессмысленный страх дрозды передали последовательно шести другим птицам. Точно так же передают своим детям боязнь пауков, змей или общественных туалетов человеческие родители.
Мы вполне способны приобрести страх перед современными опасностями — розетками, наркотиками, ножами, однако научение в этом случае будет медленным, поскольку у этих стимулов связь со страхом изначально не заложена.
Наглядный и трагический пример — опасность езды на автомобиле. Вождение — самое рискованное из занятий молодежи. Это самая частая причина гибели и страшных необратимых увечий. В 2014 году на дорожно-транспортные происшествия пришлась почти четверть всех смертей среди молодежи в возрасте от пятнадцати до двадцати четырех лет. Во всем мире в автокатастрофах гибнет примерно три тысячи человек в день. И хотя в автошколах рассказывают, чем опасно лихачество и езда в нетрезвом виде, выработать таким путем повышенную осторожность, которая надежно защитила бы водителя и остальных, не удается.
