Помочь нам переосмыслить свою жизнь, чтобы свободнее двигаться дальше, — такова цель психоанализа. Хотя на этом пути придется преодолеть… наше собственное сопротивление, которое может оказаться очень сильным, напоминают психоаналитики Андре Грин и Андрей Россохин.
Андре Грин (Andre Green), патриарх французского психоанализа, автор множества работ (см. «Энциклопедия глубинной психологии», т. 1, Интерна, Менеджмент, 1998), один из тех редких профессионалов, кто не боится открыто обсуждать проблемы, с которыми сталкивается психоанализ.
Андрей Россохин, доктор психологических наук, профессор, заведующий кафедрой психоанализа в Высшей школе экономики. Одна из последних книг — «Интерсознание в психоанализе» (Когито-Центр, 2010).
Можно ли считать, что психоанализ способен решить все наши проблемы «родом из прошлого»?
Андре Грин: Я бы не стал обобщать: психоанализ и не должен заниматься всем подряд, исцелять и то и это. Среди нас есть люди, которым психоанализ просто не показан: они несут на себе такой груз прошлого, который для анализа слишком тяжел. У других встречается особая форма личности, описанная Фрейдом «негативная терапевтическая реакция»: они не в силах вынести, когда лечение движется вперед, отвергают его, избирая обходные пути. У третьих есть своеобразное пристрастие к несчастьям, склонность к мазохизму, избавиться от которой им не удается.
Андрей Россохин: Вряд ли психоанализ поможет тому, кто абсолютно убежден, что все его проблемы имеют внешние причины. «Вот если бы я женился на другой, все было бы иначе»; «Осталась бы на старой работе, все шло бы гораздо лучше»; «Были бы у меня другие родители, не было бы таких мучений»… На самом деле так проявляет себя наше сопротивление. Сложность любой жизненной истории не только и не столько в наборе внешних обстоятельств, сколько в противоречивости внутреннего мира человека, мира его страстей, влечений, детской сексуальности, стыда, агрессии, самонаказаний и фантазий. Психоаналитики не ставят целью освободить человека от его прошлого или заставить его пересмотреть всю историю его жизни. Смысл психоанализа в том, чтобы пациент открыл для себя свой внутренний мир, удивился ему, вступил с ним в контакт, почувствовал его, что-то из него переработал и получил удовольствие от этой работы. Тогда у него появятся силы двигаться вперед.
Почему одни люди не могут ужиться и с относительно легким прошлым, а другие успешно преодолевают даже глубоко травмирующие события?
А. Г.: Мы не знаем, почему реагируем настолько по-разному. У каждого своя жизнь. И в любом случае она никогда не складывается бесповоротно, раз и навсегда. Нас могут настичь последствия каких-то травмирующих событий спустя долгое время после того, как те произошли. Представим себе, что ребенок потерял мать при рождении и очень страдал от этого, но был воспитан и любим другими. Кажется, у него все хорошо: он вырос, преуспел и в работе, и в личной жизни. И вдруг в какой-то момент у него начинаются сильные соматические расстройства: тревога, бессонница, сердечные приступы… Психика может проявить себя в любой момент.
Если мы сможем восстановить в памяти события, которые нас ранили,
— нам это поможет?
А. Р.: Нет, не поможет. Смысл не в том, чтобы просто вспомнить тяжелое событие и досконально разобраться, как и почему оно нас ранило. Или же пережить и перечувствовать все заново. От этого скорее всего ничего не изменится. А вот если в результате долгой и сложной душевной работы с травмирующими событиями произойдет некое таинство, если вдруг между размышлением и переживанием проскочит искра, мысль встретится с чувством — вот тогда мы и открываем для себя новое понимание, новый смысл прошлого.
А. Г.: Мы думаем, что помним важные моменты, но на самом деле вытесняем их другими, еще более важными. Если ребенок лишился отца, просто установить этот факт будет недостаточно. Ведь мы не знаем, почему отец ушел; возможно, мать запрещала даже говорить о нем, и у ребенка не было никакой возможности вообразить себе причины этого ухода. Мать тоже могла быть подавлена этим событием, а потому не способна к душевной близости с ребенком. Надо иметь в виду всю совокупность фактов, а не довольствоваться констатацией: «У него не было отца».
Если пациент замечает, что постоянно оказывается в похожих ситуациях, повторяет те же поступки, он сможет вырваться из этого замкнутого круга?
«МЫ ПОСТОЯННО СТРОИМ СВОЮ ЖИЗНЬ, ВЫСТРАИВАЕМ ЕЕ И ПРИВОДИМ В ПОРЯДОК… ЭТО БЕСКОНЕЧНЫЙ ПОИСК, ПРОЦЕСС, КОТОРЫЙ ВСЕГДА ВОЗОБНОВЛЯЕТСЯ».
А. Р.: Психоанализ как раз для этого и служит. Хотя это и не единственный путь. И все же, чтобы избежать повторений, нужен щелчок, инсайт. А чтобы он произошел, мы должны сначала развить свои внутренние способности к осознанию и осмыслению своих отношений с другими. Это трудно, потому что наше сознание прекрасно нам все объясняет: «Я живу не с тем человеком»; «Каждый раз у меня начальники ненормальные»; «Все потому, что в нашем городе нет никаких перспектив»… Бывают и более хитрые формулировки: «Уж такой у меня характер». Эти рационализации помогают нам не смотреть туда, куда смотреть страшно. С психоаналитической точки зрения этот страх бессознательно связан с первосценой, то есть с тем, что происходит за дверью родительской спальни. Для маленького ребенка невыносима истина, что родители могут любить друг друга и получать удовольствие друг от друга, потому что для него это автоматически означает, что он абсолютно один, исключен из мира… И чтобы не смотреть в ту сторону и не быть ослепленным этой пугающей истиной, вырабатываются защитные механизмы.
А. Г.: Не надо цепляться за «логические» объяснения, которые лишь маскируют истину. Бесконечное пережевывание этих рационализаций ничего не даст, если не осознать во всей полноте нечто радикально новое, когда на кушетке психотерапевта человек вдруг восклицает: «Мне это и в голову не приходило!» Хотя очень многим из нас не удается разглядеть пути к освобождению, возможности действительно подойти к своим внутренним конфликтам. А бывает, что психоанализ открывает человеку причины подобных повторений, но они оказываются чересчур травмирующими: то, что было глубоко спрятано, выходит наружу, вынуждая пациента бежать. «Истина — словно солнце, невозможно смотреть ей прямо в лицо», — говорил писатель Ларошфуко, а вслед за ним и психоаналитик Жак Лакан (Jacques Lacan). И даже когда нам кажется, что мы разглядели истину, скорее всего это означает, что мы только сделали шаг ей навстречу…
Так что же это такое — «внутренняя правда»?
А. Г.: Это правда самого пациента. Он приходит в кабинет аналитика с каким-то определенным представлением о своей жизни, о своем прошлом, и задача состоит в том, чтобы представление это пересмотреть — так, чтобы он смог сказать себе: «Нет, на самом деле я совсем иначе пережил то, что произошло». И увидеть свою историю по-другому. Внутренняя правда — это то, к чему стремится психоанализ, это преображение, убежденность, которая позволит нам сказать: «Вот, именно это — действительно я. Это моя правда. Это то, как я чувствую и отношусь к событиям и людям. То, что я о них теперь понимаю…»
А. Р.: Каждый пациент рассказывает психоаналитику свою версию того, что происходило с ним в жизни. Это защитная версия, представление человека о том, что у него было и как. Как правило, образы родителей словно расщеплены на две части: хорошая мать, к примеру, осталась, а плохая спрятана. Отец — хороший, теплый, который читал сказку на ночь, вытеснен, а остался злой, который ненавидит мать… Наша задача не в том, чтобы восстановить историческую правду, а в том, чтобы сделать фигуры из прошлого более целостными и попытаться осмыслить все то, что было вытеснено… В том числе и правду о самом себе: все свои чувства, влечения, стыд, свои «плохие «Я». И тогда возникнет новая история, более близкая к исторической правде, чем к защитной. Главное здесь — не лгать самому себе, понять, что мир амбивалентен, что мы способны одновременно любить и ненавидеть отца или мать и это нас не разрушает.
Каким образом воспоминания о тяжелых моментах нашей жизни помогают нам меняться?
А. Г.: Как будто что-то высвобождается там, где внутренняя блокировка мешала нам увидеть более ясно самих себя и реальность драматических обстоятельств, которые мы смогли пережить. Мы в большей степени совпадаем с тем, кем на самом деле являемся. Мы видим яснее, и благодаря этому многие ситуации, тормозившие наше понимание и возможные перемены, теперь могут быть разблокированы. Но такое перемирие с самим собой никогда не бывает окончательным. Мы постоянно строим свою жизнь, выстраиваем ее и приводим в порядок… Это бесконечный поиск, процесс, который всегда возобновляется.
«ЕСЛИ МЫСЛЬ ВСТРЕЧАЕТСЯ С ЧУВСТВОМ, ЕСЛИ МЕЖДУ НИМИ ВНЕЗАПНО ПРОХОДИТ ИСКРА — ТОГДА МЫ И ОТКРЫВАЕМ ДЛЯ СЕБЯ НОВЫЙ СМЫСЛ ПРОШЛОГО».
Что такое, по-вашему, успешный психоанализ?
А. Г.: Прежде всего это психоанализ, который действительно состоялся, то есть когда мы не создаем его видимость. Затем возникает чувство удовлетворения от того, что удалось помочь пациенту вплотную подойти к некоторым из его основных проблем. Со временем он начинает лучше понимать, каков бессознательный фундамент его трудностей. Он чувствует себя более готовым самостоятельно справляться со своими проблемами. Так что смысл не в том, чтобы заявить: «Я выздоровел!» — словно от пневмонии, которую вылечили за пару недель и про которую можно забыть, даже если она была смертельно опасной. Нет, важно иметь возможность сказать: «Теперь я владею методом, позволяющим понимать проблемы, с которыми я сталкиваюсь, видеть, с чем они связаны, и противостоять им во всеоружии». Когда наше сопротивление снято, психоанализ может продолжаться уже без помощи аналитика.
А. Р.: Когда психоанализ начинается, и аналитик, и пациент должны знать, что однажды он обязательно закончится. Но если психоанализ по-настоящему успешен, к пациенту приходит ощущение, что этот процесс бесконечен: просто ему открывается иная ценность этого движения к самому себе, которое может длиться очень долго… А для аналитика это новое ощущение пациента — первый показатель того, что спустя некоторое время тот сможет продолжать анализ сам. Он приобретает психоаналитическое «Я», становится психоаналитиком для самого себя.
Сколько времени для этого требуется?
А. Р.: Думаю, не меньше четырех лет. Важно избегать крайностей — слишком прагматично относиться к анализу («Я исследовал глубины своей души на 50 м — этого достаточно, чтобы я жил счастливо?») или, наоборот, «подсесть» на эту жажду самопознания, цепляться за психоаналитика, чувствуя абсолютную ценность и уникальность этой работы, которая больше никогда не повторится. После того как встречи с аналитиком прекратятся, пациент может продолжить путешествие в глубь себя самостоятельно. Бессознательное бесконечно, но, исследуя его, мы должны относиться к нему с уважением: как всякая природная стихия, оно служит источником силы и одновременно таит опасность.
А. Г.: Вопрос о времени не так важен. Все зависит от пациента. Есть те, кто приходит на кушетку больше десяти лет кряду, и все без толку. А другие способны хорошо проделать всю работу и за четыре года. Психоанализ не похож на обычную терапию, когда диагноз поставлен с самого начала. Когда человек приходит на анализ, его истории уже 20–25 лет, порой больше, и ни он, ни психоаналитик не знают точно, какие рубцы она оставила. Советы типа «начните бегать по утрам» или «заведите любовника» бесполезны. Это пустые слова. В нашем мире, где главное божество — компьютер, мы надеемся, что можно уладить все, лишь нажав на нужную клавишу. Так нет же! Жизнь устроена совсем иначе, и я, несмотря ни на что, думаю, что психоаналитическая работа –лучший способ помочь людям.
Автор: Елена Шевченко
