Преподаватель и директор Ирландского института корееведения (Irish Institute of Korean Studies) и автор книги «Религиозные и философские традиции Кореи» (Religious and Philosophical Traditions of Korea, 2019) Кевин Коули рассказывает об основных идеях корейской философии, впитавшей в себя черты буддизма и неоконфуцианства. Разбираемся с ним, почему в этой традиции важна не столько идея просветления, сколько постоянная практика самосовершенствования, почему она, согласно корейским философам, невозможна без контроля над разумом и как связана с идеей человечности.
«Мы чужды себе, мы, познающие, мы сами чужды себе», — писал Фридрих Ницше в начале книги «К генеалогии морали» (1887). Однако этот поиск себя есть также в буддийской и конфуцианской традициях — особенно в их корейском варианте. Идея самосовершенствования, занимающая центральное место в этой традиции, подчеркивает, что человек должен развивать себя сам, не обращаясь к помощи божественного или сверхъестественного. Корейская философия практична и при этом в значительной степени агностична: она признает существование духовного мира, но отмечает, что мы берем ответственность за свою жизнь, принимая на себя ответственность за свой разум. Это философская традиция, малоизвестная на Западе. Но я надеюсь, что ситуация поменяется.
Слово «философия» на корейском языке пишется как 철학 и произносится как ch’ŏrhak.
Оно буквально означает «изучение мудрости» или, точнее, «как стать мудрым», что отражает его более динамичное и активное значение. Согласно корейской философии, люди — существа социальные, поэтому умение взаимодействовать с другими является неотъемлемой частью хорошей жизни и реальным вкладом в нее. На нашу жизнь и сознание влияют другие люди (и их действия), так же как на других людей (и их сознание) влияют наши действия. Это особенно верно в корейском применении конфуцианских и буддийских идей.
Есть одна сказка, которая широко известна корейцам, ее знают даже уличные собаки (если воспользоваться корейским выражением), и она может стать хорошим введением в корейскую философию, потому что отражает сосредоточенность традиции на разуме, или, скорее, на том, как разум управляет нашей жизнью. Вонхё (617-686 гг. н.э.) и Уйсан (625-702 гг. н.э.) были двумя корейскими монахами, которые хотели отправиться в Танский Китай, чтобы учиться у великих буддийских мастеров. Однако их путешествие сорвалось из-за страшной бури. В поисках убежища монахи укрылись в темной пещере. Там они изнывали от жажды, ожидая, когда пройдет коварная буря. К счастью, Вонхё нашел в темноте пещеры гладкий сосуд. Он наполнил его дождевой водой, и они напились из него. Освежившишь, они мирно уснули. Но когда они проснулись на следующее утро, то были потрясены. Оказалось, что они спали в гробнице, окруженной скелетами, а вода, утолившая их жажду, была зачерпнута разлагающимся человеческим черепом. Этот опыт привел к «внезапному просветлению» Вонхё. Он остался в Корее, убежденный, что ему не нужно отправляться в далекое путешествие, чтобы понять природу реальности, в то время как его друг отправился в Китай, где его идеи стали очень влиятельными.
Вонхё понял, что то, как мы думаем о вещах, определяет для нас саму их суть — и, в свою очередь, наше собственное существование, которое строится в соответствии с нашими мыслями. Ночью, в темноте пещеры, он пил воду из вполне пригодной «чаши». Но когда он смог нормально видеть, то обнаружил, что никакой «чаши» нет, а есть только отвратительный человеческий череп. Просветление Вонхё произошло, когда он понял, что между «чашей» и черепом нет никакой разницы: разница только в нас и нашем восприятии. Мы интерпретируем нашу жизнь через непрерывный поток мыслей, и поэтому становимся тем, что мы думаем, или, скорее, как мы думаем. Как наша повседневная жизнь формируется нашими мыслями, так и наше переживание реальности является «хорошим» или «плохим» — в зависимости от наших мыслей — которые заставляют вещи «казаться» хорошими или плохими, потому что в «реальности» вещи сами по себе лишены своей собственной, не зависимой ни от чего природы. Эта самоинтерпретируемая реальность имеет временное существование только до тех пор, пока сохраняются формирующие ее мысли и восприятие.
Мы можем взять у Вонхё идею о том, что если вы измените шаблоны, которые укоренились в вашем мышлении, вы начнете жить по-другому. Для этого необходимо изменить свои ментальные привычки, в чем может помочь медитация и пребывание в осознанном состоянии. И практиковать их нужно каждый день, не только во время курса по осознанности на выходных или пока вы не почувствуете себя лучше, а постоянно, последовательно — иначе негативный ментальный мусор может легко вернуться. Практика необходима как часть ежедневного ритуала самосовершенствования; в этом и заключается практичность, лежащая в основе корейской философии.
Самая важная работа Вонхё называется «Пробуди свой ум и практику» (по-корейски это звучит как «Палсим сухаенг чжан»). Это явный призыв к молодым адептам применять буддийские идеи на практике, а также косвенное предупреждение не теряться в созерцании или изучении текстов. Мы действительно можем изменить свою жизнь, перенаправив свой ум на то, что важно. Но здесь также есть предостережение — не стоит откладывать воспитание ума, который способен увидеть преходящую и непостоянную природу этой жизни. Руководство Вонхё и сегодня изучается начинающими монахами в Корее. Хотя эти идеи могут показаться схожими с медитативным буддизмом, известным многим западным людям как «дзен», на самом деле наблюдения и практика Вонхё возникли еще до этого движения.
Согласно традиции, индийский монах Бодхидхарма (ок. 470-543 гг. н.э.) передал учение дзен в Китай. В 821 году корейский монах Тоуи (То’ŭi) вернулся на родину после 37 лет обучения и практики в Китае, чтобы основать один из первых храмов, в котором излагалось учение южной традиции дзен, в храме Chinjŏn на впечатляющей горе Сорак у Восточного моря. Постепенно корейские монахи построили систему, известную как Корейский Сон Девяти гор — по количеству первоначальных монастырей корейского буддизма (Японский дзен, в целом хорошо известный западным людям только по названию, не развивал подобную храмовую систему до XII века).
Даже если у нас наступил момент просветления, нам все равно необходимо практиковать, поскольку в противном случае мы можем легко скатиться к нашим старым путям.
Корейская система сочетала в себе сложные интеллектуальные традиции различных доктринальных школ с медитативной традицией, и корейские монахи были известны в Восточной Азии своим вкладом в буддийскую мысль. Эти корейские интеллектуалы читали и писали на классическом китайском языке, который был языком элиты в Восточной Азии, так же как латынь была языком элиты в Европе на протяжении веков. Корейцы не считались жителями периферии интеллектуального мира Восточной Азии, они пользовались большим уважением в Китае и Японии — ведь именно корейцы в VI веке принесли в Японию китайские иероглифы, конфуцианство и буддизм.
В то время как Вонхё делал упор на ум и необходимость «практиковать» буддизм, другой корейский монах Джинул (1158-1210) возглавил Сон, медитативную традицию в Корее, поддерживающую идею «внезапного просветления», которое делает сдвиг в разуме и сопровождается дальнейшим «постепенным совершенствованием»: несмотря на пробуждение, нам все еще нужно практиковать медитацию, так как если этого не делать, мы можем легко скатиться на старые пути. Джинул укрепил правила религиозного ордена в «Наставлениях начинающим ученикам» (Kyech’osim haginmun), написанных в 1205 году, тексте, который до сих пор изучается в корейских монастырях. Но его величайший вклад в развитие Сон — это «Секреты по воспитанию ума» (Susim kyŏl). В этом тексте подробно излагается его учение о внезапном пробуждении, за которым следует необходимость постепенного совершенствования.
Джинул определяет разум как «сущность» природы Будды, в то время как постоянная практика и воспитание ума помогают совершенствовать его «функцию» — это и есть истоки концепции «Субстанции и функции», которая с тех пор стала центральной в корейской философии. Джинул объединяет эту концепцию с идеей тесной взаимосвязи между мышлением и воплощением мысли в реальности. Здесь мы снова видим, что ответственность за совершенствование и полировку собственного разума, очищение его от негативных примесей и контроль над своими желанийями лежит на самих людях. Эти идеи также повлияли на реформирование конфуцианства, которое стало связано с разумом и другими метафизическими идеями, в итоге став известным как неоконфуцианство. Это еще одно важное направление корейской философии, к которому мы сейчас обратимся.
Во время правления династии Чосон (1392-1910), самой продолжительной в истории Восточной Азии, неоконфуцианство интегрировалось в общество на всех уровнях через ритуалы, связанные с браком, похоронами и предками. Ритуал, посвященный предкам, по-корейски называется «чеса», и на протяжении сотен лет его выполнял старший сын, что укрепляло патриархат и иерархию. Социальные обязательства человека, выверенные через определенный набор отношений, по-прежнему чрезвычайно важны для корейцев. Они, естественно, считают себя членами семьи, и поэтому сыновняя почтительность важна, но также и членами школы, университета, компании и т.д., где индивидуумы должны работать вместе на благо группы.
Неоконфуцианство признает, что мы как личности существуем в контексте множественных отношений с ответственностью перед другими (как ребенок, брат/сестра, любовник, муж/жена, родитель, учитель/студент и т.д.), эту идею хорошо отразил в 2000 году французский философ Жан-Люк Нанси, когда он описал наше «бытие» как «единичное множественное» (Être singuler pluriel. Jean-Luc Nancy, 1996. — Прим. ред.). «Пять важнейших отношений» конфуцианства, где каждое отношение связано с определенной добродетелью, также подчеркиваются в «Мэн-цзы», заглавной книге одноименного философа:
«Между отцом и сыном должна быть привязанность; между правителем и министром должна быть праведность; между мужем и женой должно быть внимание к их отдельным ролям; между старым и молодым должен быть надлежащий порядок; и между друзьями должна быть верность».
Искаженные интерпретации конфуцианства гетеронормативными мужчинами исторически отстаивали эти идеи в терминах вертикальных отношений, а не как взаимный набор доброжелательных социальных взаимодействий, это привело к тому, что женщины сильно пострадали. Мужчины считали их слабыми и неспособными контролировать свой разум (или желания) и, соответственно, стать мудрецами (в основном потому, что у них был ограниченный доступ к образованию), в то время как мужчины пользовались услугами проституток, наложниц, второстепенных жен и кисэн (kisaeng — артистки развлекательного жанра, куртизанки). Если отбросить эти сексистские и самооправдывающие интерпретации, конфуцианство подчеркивает, что общество функционирует как взаимосвязанный набор взаимодополняющих взаимных отношений, которые должны приносить пользу всем сторонам в социальной системе (идея, не отличающаяся от идеи Марка Аврелия в его размышлениях: «Как ты сам являешься дополнением социальной системы, так пусть каждый твой поступок будет дополнением социального жизненного принципа».) Более того, конфуцианские отношения потенциально могут предложить нам пример эффективной гражданской позиции, подобный тому, что описал Цицерон, согласно которому благо республики или государства находится в центре внимания хорошего гражданина. В корейской философии существует идея о том, что мы обладаем врожденным чувством общности и поэтому должны осознавать чувство долга друг перед другом и практиковать добродетель.
Мы можем достичь мудрости, если встанем на трудный, постепенный путь самосовершенствования, сосредоточенного на уме.
Главным достоинством конфуцианства является идея «человечности», происходящая от китайского иероглифа 仁, который часто остается непереведенным и пишется как «рен», а по-корейски произносится как «ин». Этот иериглиф представляет собой сочетание обозначения человеческого существа и цифры два. Таким образом, этот символ обозначает связь между людьми, подчеркивая при этом, что самое основное, что делает нас «людьми», — это наше взаимодействие с другими. В некотором смысле это признает нашу взаимозависимость, если использовать идею вьетнамского монаха Тхит Нят Ханя (Thích Nhất Hạnh, 1926-2022). Такие идеи отстаивались корейскими буддистами столетия назад и до сих пор являются неотъемлемой частью корейской буддийской философии. Но эти идеи сильно повлияли на становление неоконфуцианства на Корейском полуострове.
Неоконфуцианство повернулось к более ориентированному на разум взгляду в трудах корейского ученого Ли Хвана (Yi Hwang), известного под псевдонимом Тогё (1501-1570), который фигурирует на банкноте достоинством в 1000 вон. Он оказал большое влияние на неоконфуцианство в Японии благодаря своему потрясающему тексту «Десять диаграмм по обучению мудрецов» (Sŏnghak sipto), написанному в 1568 году, ставшему одним из самых тиражируемых текстов всей династии Чосон и представляющему собой синтез неоконфуцианской мысли в Корее. Это собрание диаграмм ученых-неоконфуцианцев из Китая и Кореи (в том числе три — самого Тогё) с комментариями, которые разъясняют моральные принципы конфуцианства, связанные с важными отношениями и образованием. В ней также отражается собственное развитие нравственной психологии Тогё, сосредоточенной на уме, и освещается важность преподавания и практики самосовершенствования. Он пишет, что мы сами можем преобразовать необузданный ум и его желания и достичь мудрости, если встанем на трудный, постепенный путь самосовершенствования, сосредоточенного на уме.
Тогё рассматривал ум, различая его «возбужденное состояние» и «невозбужденное состояние». Конфуцианцы в целом приняли идею Мэн-цзы о том, что прежде чем человеческая природа формируется окружающей средой, для нее характерно невозбужденное состояние ума, а разум в его невозбужденном состоянии теоретически априори добр. Однако эта врожденная склонность к добру всегда рискует превратиться в пассивность, если вы не будете культивировать в себе «человечность» (в упомянутом выше конфуцианском смысле). И снова мы обнаруживаем здесь практическую направленность корейской философии. Вы должны постоянно стараться активизировать свою человечность, чтобы позволить работе изначального разума беспрепятственно проявиться через социально ответственный и нравственный характер действия. Человечность — это реализация того, что я описываю как наш «оптимальный уровень совершенства», который существует на стадии потенциальной возможности благодаря нашей врожденной доброй природе.
Это в некотором смысле похоже на идею природы Будды у буддистов, которая предполагает, что мы уже просветлены и нам просто нужно восстановить наше врожденное ментальное состояние. Обе философии вселяют надежду: люди рождаются хорошими, с потенциалом исправить свои недостатки и ошибки. Обратите внимание на контраст с христианской доктриной первородного греха, развитой в учении Августина Гиппонского (354-430).
Седьмая диаграмма в текст Тогё называется «Диаграмма объяснения человечности» (Insŏl-to).
Здесь он предупреждает о том, что хорошая врожденная природа человека может стать ущербной, затрудняя работу изначального разума и негативно влияя на характер наших действий. Человечность воплощает постепенную реализацию нашего оптимального уровня совершенства, который уже существует в нашем сознании, но зависит от того, как мы думаем о вещах и как мы соотносим это с другими в социальном контексте. Для Тогё ключом к сохранению способности оставаться уравновешенными, контролировать свои импульсы и эмоции была идея kyŏng. Этот термин часто переводят как «серьезность», иногда «внимательность», и он указывает на серьезную необходимость постоянных усилий по контролю над своим разумом, чтобы вести здоровый образ жизни. Буддийское влияние не полностью подавлено, но оно перекалибровано в практическом пути Тогё в конфуцианскую мудрость, связанную с нашей социальной ответственностью друг перед другом как частью взаимосвязанной сети. Здесь мы также можем отметить, что способность успокоить свой разум и объективно рассматривать текущие вопросы неразрывно связана со здоровыми отношениями с самими собой и другими, что убедительно доказано психиатром и писателем Бесселем ван дер Колком, который исследует посттравматический стресс.
Для Тогё внимательность так же важна, как медитация для буддистов. На самом деле у неоконфуцианцев была своя медитативная практика «тихого сидения» (chŏngjwa), которая была направлена на восстановление спокойного и невозмутимого «изначального ума», прежде чем приступить к выполнению ежедневных задач. Эта идея продолжается и подчеркивается в двух последних диаграммах, которые иллюстрируют «практику» осознанности для преобразования наших мыслей и направления их на соответствующие «моральные» действия. Эти диаграммы усиливают необходимость ежедневной практики конфуцианской внимательности, поскольку она приводит к «хорошей привычке» создавать (и поддерживать) распорядок дня. В этой практике нет короткого пути, нет выходных отступлений: она длится всю жизнь, и именно это делает ее преобразующей, ведущей нас к тому, чтобы стать лучшими версиями тех, кем мы были в начале. В этом и заключается утешение корейской философии.
Наше ответственное взаимодействие с другими влияет на наше сознание, потому что внешний мир формирует наш внутренний.
В «Утешении философией» Боэций (ок. 480-524) говорил об успокоении, которое философия может дать нам в самые мрачные времена, и действительно, он написал это в тюрьме. Видение мира таким, каков он есть, может удержать нас от совершения ненужных ошибок, одновременно подчеркивая, что есть добро и как его сохранить, а также уменьшая беспокойство от возбужденного ума и вредных желаний. Вот почему корейская философия может дать нам утешение; она признает плохое, но отдает приоритет хорошему, предлагая несколько моральных путей, которые упоминаются в восточноазиатских традициях (конфуцианство, буддизм и даосизм) как способы «самосовершенствования». Самосовершенствование подчеркивает, насколько хорошие ментальные привычки и «осознанные» практики могут быть полезными, в то же время заставляя нас остерегаться негативных привычек и желаний, которые могут нарушить наше психическое (и физическое) благополучие.
Предлагая постепенный процесс самосовершенствования, корейская философия направляет нашу собственную самореализацию на путь добросовестного взаимодействия с другими членами общества, что в конечном счете влияет на наше сознание, поскольку внешний мир формирует наш внутренний мир – и наоборот. Будучи социальными существами, мы проникаем в сознание других, и поэтому люди связаны внешне через поведение, но также и внутренне через мысль. Гуманность — это объединяющий подход, который обладает потенциалом для решения человеческих проблем, внутренних и внешних, а также помогает людям реализовать совершенство, присущее им от природы.
У нас есть потенциал для устранения эгоистичных желаний и негативных мыслей, чтобы исцелить иногда заблуждающиеся и вредные аспекты ума, которые могут привести к эмоциональной травме (для нас самих и других). Поэтому крайне важно уметь возвращать себе контроль, который мы иногда теряем под воздействием внешних факторов, особенно по отношению к тем, кто негативно влияет на нас. В конечном счете, мы сами управляем своим разумом и своей жизнью. В этом и заключается утешение, которое может предложить корейская философия: помочь нам вести хорошую жизнь со сбалансированным разумом — ведь одно без другого невозможно.
Статья впервые была опубликована на английском языке в журнале Aeon под заголовком «How to become wise» 9 декабря 2022 года.
