Различные технологии влияния выходили на передний план в разные периоды истории человечества. Так, в древности приоритет отдавался механизмам порождения и удержания сакральности, в тоталитарных государствах — демонстрации лояльности, а сегодня это место прочно занято массовой культурой и журналистикой, однотипно направленных на создание образцовых моделей поведения.
Эдгар Шейн исследовал технологии промывки мозгов, использованные китайцами по отношению к американским военнопленным во время корейской войны. Он определяет промывку мозгов как разговорный термин, описывающий практику того времени. Но в более общем виде он задает его как: «Любую технику, предназначенную для манипуляции человеческим мышлением или действием против его желания, воли или знания индивида».
При этом он опирается на концепцию введения изменений Курта Левина, где есть три этапа: размораживание старых представлений, введение новых представлений и замораживание новых представлений.
Шейн говорит о когнитивном реструктурировании, которое происходит, когда человек в состоянии «размораживания» уже готов к получению новых представлений. Пленные считались виновными, хотя сами этого не признавали. В конце концов они признавали свою вину, ассоциируясь со своими более продвинутыми однокамерниками. Пройдя этот процесс, они снимали тяжесть социального давления на себя.
В этом плане Шейн говорит о феномене защитной идентификации, когда люди, находясь во враждебном окружении, принимают ценностные модели своих охранников, что впервые было описано для нацистских концентрационных лагерей. Идентификация с агрессором была единственным возможным решением. В этом он ссылается на Бруно Беттельхейма. По сути, в этом лежит и стокгольмский синдром заложников. Кстати, в какой-то мере это может объяснять непонятное по сегодняшний день поведение осужденных на публичных процессах врагов народа сталинского времени.
Китай имел опыт работы по изменению мышления военнопленных. Речь идет о создании групп для изучения, например, маоизма. Эти группы создавались по всей стране для критики, самокритики, обсуждения и изучения. В группе было 10–12 человек, которые все делали под руководством представителя партии. Они организовывались в деревнях, школах, заводах, тюрьмах, фермах. Каждый должен был пропустить теоретические рассуждения через себя, через свой конкретный случай. Были отдельные революционные университеты, группы обвинений.
Если воспользоваться современными словами, получается информационно-дискурсивная технология, когда человек сам произносит, в дополнение к пропаганде, нужные типы текстов, но подстраивает их под себя, поскольку говорит о своей позиции. Еще одним отличием от современной пропаганды является то, что эта пропаганда не монологична, а диалогична, даже полилогична, поскольку слышится сразу множество голосов.
Вероятным близким аналогом можно считать методы американских анонимных алкоголиков, а также психотерапевтические практики, которые проскальзывают в каждом западном фильме, где герои обязательно говорят другу: «Если хочешь рассказать…».
В 1939 году были сформулированы 12 шагов, которые требуется сделать, чтобы пройти курс антиалкогольной терапии. Однако сегодня звучит голос и против таких методов, тем более нет четких доказательств, что они работают. Журнал Atlantic публикует статью со следующими словами: «Эти 12 шагов так глубоко вошли в Соединенные Штаты, что многие люди, включая докторов и терапевтов, верят, что посещение встреч, зарабатывание баллов трезвости и неделание другого глотка алкоголя является единственным путем к поправке. Больницы, поликлиники, реабилитационные центры используют эти 12 шагов как основу лечения. Но хотя только немногие люди могут это осознать, существуют другие альтернативы в виде прописанных лекарств и терапий, которые направлены на помощь пациентам научиться пить умеренно. В отличие от Анонимных Алкоголиков, эти методы основаны на современной науке и доказаны объективными исследованиями».
Нам все же встретилась цифра успешности столь распространенной программы помощи — это от 5 до 10 процентов. 90 процентов не получают результата. Известна и причина того, почему 10 процентам удается помочь. Это окружающие, и таким образом мы вернулись к нашей теме с американскими военнопленными и китайскими гражданами. Воздействие на них всех идет через окружение. Об анонимных алкоголиках говорят то же самое: «Это поддерживающая организация, где люди к вам добры и это дает вам структуру. Некоторые люди могут извлечь из этого много пользы. И, к их чести, анонимные алкоголики описывают себя как братство, а не как лечение».
Эти слова принадлежат Лэнсу Додсу, который борется с таким типом лечения. Газета New York Times в рецензии на книгу Додса пишет: исследования людей, имеющих зависимость от наркотиков и алкоголя, с помощью функционально-магнитного резонанса показывает, что у них меньше рецепторов допамина в системе поощрения мозга, чем у людей, не имеющих подобной зависимости. Допамин связан с получением удовольствия, и это говорит о том, что зависимые могут иметь меньший базовый уровень счастья, чем другие люди.
Сам Додс выделяет три ключевых элемента, ведущих к появлению зависимости.
Во-первых, это чувство беспомощности, которое и пытается перебороть зависимость. Во-вторых, беспомощность порождает ярость по отношению к невозможности контролировать свой мозг, что является драйвом, ведущим к зависимости. В-третьих, эмоциональная цель и драйв выражаются в замещающем действии вместо того, чтобы иметь дело с беспомощностью. В результате человек решает проблему беспомощности тем действием, которое он контролирует и которое, как он знает, поможет ему чувствовать себя лучше.
Все это важно, поскольку в США программами, близкими к 12 шаговым, лечатся все виды зависимостей, включая работоголиков и ожирение. В большей половине этих 12 шагов есть также отсылка к Богу, что позволяет критикам называть ее создателей псевдонаучной, религиозной организацией.
Если вернуться к дискурсивным аспектам отмеченных методов, которые строятся на беседах, то, вероятно, следует также обратить внимание на конверсационный анализ, соединив его в какой-то мере с идеологическими установками, чтобы понять эти типы социального воздействия.
Интересно, что в этом китайском методе изучению человеку трудно скрыть что-либо. Алкоголики сами рассказывают всю правду, поскольку и приходят в кружок сами. А китайский метод опускается на всех без исключения, поэтому здесь проблема правды / неправды должна стоять остро. Тем более за отклонения от правильного пути тебя ждут наказания.
Шейн пишет: «Критика и самокритика часто проводится как часть группы изучения. От каждого в группе ожидается написание детальной автобиографии (неграмотные всегда могут найти того, кому они могут продиктовать свою историю жизни) как основу для указания источников реакционных тенденций в его прошлом и подготовке к открытию своих «сокровенных» мыслей группе. Когда истории жизни были критически обсуждены в группе, партийный кадр или активист умело увязывали политическую идеологию с принципами морали».
И мы снова возвращаемся к разговорному жанру обсуждения и осуждения. Нечто подобное было и в СССР, когда собрания обсуждали то врагов народа, то космополитов. Кстати, мы всегда считали, что естественные науки старались особенно не трогать в СССР, поскольку они были нужны для обороны, но и они не были «заповедником». Исследователи, к примеру, отмечают: «В 1930-е гг. было проведено несколько, специально направленных против ученых кампаний, таких, как “Академическое дело” начала 1930-х гг., “Дело Лузина” 1936 г., “Дело Украинского физико-технического университета (УФТИ)” 1937 г. против физиков-теоретиков и “Пулковское дело” 1936-1937, которое захватило ученых различных специальностей в нескольких научных центрах».
Следует также подчеркнуть, что все люди, на которых осуществляется такое интенсивное влияние, хотя и по разным причинам, являются принципиально ослабленными, неспособными противостоять активным действиям официальных лиц. Военнопленные — в заточении, причем чужом, китайские крестьяне или рабочие боятся будущих возможных наказаний, как и советские граждане, осуждающие врагов народа.
Есть также чисто физическая ослабленность, очень похожая на ту, в которой пребывают будущие члены тоталитарных сект, проходя процесс «обработки». Речь о недостатке белковой пищи, недосыпании, бесконечном повторении мантр, необходимости по любому вопросу советоваться с руководителем секты и под. При этом телевизор или родители сразу подпадают под запрет, чтобы не дать прозвучать альтернативному мнению в процессе этой обработки.
Шейн, например, выделяет такие факторы: «Физическая сила заключенного подрывалась общей неадекватностью диеты, потери сна из-за прерываемых и длительных допросов, болезней, отсутствием физических упражнений, излишнего холода или жары в комбинации с неподходящей одеждой, долго стояние или сидение на корточках во время допросов или как наказание за нарушение тюремных правил, сильная боль из-за наручников за спиной или цепей на лодыжках, которые одевались как наказание (если власти ощущали, что заключенный не старается искренне реформировать себя), результатов избиений сокамерниками и других бесконечных событий тюремной жизни. Социальная и эмоциональная поддержка заключенного подрывалась его полной оторванностью от коммуникаций с внешним миром (никакой выходящей или входящей почты не разрешалось, никаких некоммунистических газет не было)».
Данные типы дискурсивной пропаганды следует признать особенными, поскольку они являются не просто публичными, а публично-индивидуальными. Эти тексты человек произносил сам, исходя из своей собственной перспективы, со своими собственными примерами.
Советский вариант этой индивидуально-публичной пропаганды включал в себя: а) покаянные выступления на собраниях, б) обвинения других, но знакомых лиц, в) обвинения незнакомых (в случае так называемых врагов народа). Это было в основном в довоенный период и сразу после войны. После смерти Сталина такая практика пошла на убыль.
В семидесятые годы набирают силу коллективные письма, инициируемые властью, но подаваемые как индивидуальный порыв. Они были направлены на осуждение людей, поступков, текстов. Часто они создавались по принципу «не читал, но осуждаю».
Советский вариант перевоспитания в лагерях уже не имел такой дискурсивной составляющей. ГУЛАГ имел в первую очередь экономические цели, хотя арест и последующее заключение, конечно, были политическими. Впрочем, философ Мейер написал на Соловках статью «Принудительный труд как метод перевоспитания». Лихачев вспоминает множество бесед с Мейером на Соловках, говоря, что они сформировали его представления. В качестве таких тем для обсуждения он называет миф и слово.
Лихачев напишет: «Уже в двадцатые годы власть «словесных формул», мифология языка стали занимать все большее и большее место в советской действительности. «Власть слов» становилась самым тяжким проявлением «духовной неволи». Поэтому в нашем кружке обсуждение вопросов языка и языковой культуры становилось одной из самых важных тем» [Лихачев Д. Мысли о жизни // Лихачев Д. Мысли о жизни. Письма о добром. — М., 2014 , С. 216].
Кстати, оба они, и Мейер, и Лихачев, оказались осужденными за участие в кружках . То есть советская власть с самого начала уничтожала такие альтернативные дискурсивные практики, которые в данном случае возродились в Соловках.
Мейер пишет о мифе в своих статьях [Мейер А. Философские сочинения. — Париж, 1982]. Лихачев отмечает, что тексты эти написаны с предвосхищением идей Леви-Стросса, Юнга, Малиновского, Лосева. Можно добавить сюда и имя Элиаде, поскольку его идеи тоже приходят на ум при чтении текста Мейера о жертве.
Лифтон изучал два варианта рассматриваемых нами феноменов — воздействие на американских военнопленных и тоталитарные секты. Его определение «исправления мышления» следующее: «Независимо от конкретных обстоятельств “исправление мышления” состоит из двух основных элементов: признание вины, разоблачение и отречение от прошлого и настоящего “зла”; и перевоспитание, переделка человека в соответствии с коммунистическим образцом. Эти элементы тесно взаимосвязаны и частично совпадают, поскольку оба приводят в действие ряд вариантов давления и призывов — интеллектуальных, эмоциональных и физических — нацеленных на социальный контроль и личностное изменение».
С сегодняшней перспективы книга выглядит несколько устаревшей, но не следует забывать, что за ней сотни интервью как американских военнопленных, так и китайцев, покинувших Китай, с которыми автор книги работал в Гонконге. Поэтому его конкретные правила имеют под собой вполне документальную основу.
Одновременно он видит подобные элементы и в США в эпоху маккартизма. В интервью он говорит : «Меня волновало, когда я был в Гонконге, та степень, с которой группы могут манипулировать правдой и запускать ложь в других в тоталитарных практиках типа исправления мышления. Потом я услышал о не таких системных, но параллельных тенденциях в США в отношении маккартизма пятидесятых и ужасной атмосферы, когда друзья боялись подписываться на некоторые журналы или выражать критические взгляды на публике. Я начал чувствовать, что они сходят с ума в тоталитарном направлении».
В мирной жизни, по мнению Шейна, изменения начинаются с неудовлетворенности информацией, когда она перестает подтверждать наши ожидания или надежды. За этим следует понятие вины или необходимости выживания, что выталкивает человека на более активные действия.
Человеку приходится перестраивать свое представление о мире. Когнитивное реструктурирование мира имеет, по мнению Шейна, три составляющие:
- семантическое ре-определение: слова начинают означать не то, к чему мы привыкли,
- когнитивное расширение: понятия начинают интерпретироваться более широко, чем до этого,
- новые стандарты рассуждений и оценки: точки отсчета, используемые для рассуждений и сравнений, меняются на новые.
У Лифтона есть очень интересное наблюдение относительно того, как доктрина побеждает личное и каковы последствия этого: «Когда участники переписывают свою личную историю или игнорируют ее, они одновременно учатся интерпретирвоать реальность с помощью групповых понятий и игнорировать свой собственный опыт и чувства, когда они имеют место. Участники учатся вписывать себя в стиль жизни группы, и индивиды ценятся только тогда, когда они удовлетворяют доктрине группы».
Мы можем увидеть элементы модели исправления мышления / промывки мозгов также и в психодраме Морено или тренинговых группах Левина, поскольку в них играет роль как воздействие на другого участника, так и воздействие, идущее от него самого. Правда, существенным отличием становится то, что это неполитический вариант трансформации мышления и поведения.
Дискурсивный вариант пропаганды, как мы можем суммировать, имеет такие особенности:
- сочетание индивидуального и публичного,
- личное озвучивание текстов, в то время как в обычной пропаганде монологические тексты поступают сверху,
- переосмысление заданных шаблонов, поскольку речь идет о тексте, который строится с перспективы человека, его произносящего.
Современные средства воздействия также смогли взять ряд элементов из прошлого. При этом пропаганда будущего, несомненно, будет более индивидуализированной, чего пока достичь не удается. Если Тоффлер писал, что в будущем с другой линии фронта можно будет услышать послание с именем и фамилией адресуемого, то китайский вариант при этом не будет достигнут, поскольку объект коммуникации все равно не будет превращен в субъект, не будет происходить превращение внешнего текста во внутренний.
Социальное давление на человека мы видим во многочисленных примерах теории подталкивания Талера и Санстейна, британская теория информационных операций призывают нацеливаться на изменение поведения группы. То есть этот инструментарий также идет от группы к человеку.
«Промывание мозгов» как технология предназначена для работы в закрытых системах: включая тоталитарные секты. Но отдельные элементы ее вполне годны и используются для работы в привычных нам открытых системах.
