PhD, психолог-когнитивист Скотт Барри Кауфман рассказывает о своем опыте столкновения с реальностью смерти и размышляет о том, как и почему такой опыт может стать преобразующим: помочь по-новому осознать свою жизнь и истинные цели, сконцентрироваться на том, что нас действительно волнует, освободиться от стереотипов поведения, оков прошлого и тумана будущего, а также укрепить и углубить отношения с людьми.
«Ирония [человеческого состояния] заключается в том, что наша самая глубокая потребность — свобода от тревоги смерти и уничтожения; но именно сама жизнь пробуждает ее, и поэтому нам приходится уклоняться от того, чтобы быть полностью живыми».
Эрнест Беккер «Отрицание смерти»
«Мы можем испытать единение с чем-то большим, чем мы сами, и в этом единении найти величайшее умиротворение».
Уильям Джеймс, «Разновидности религиозного опыта».
Несколько лет назад у меня был экзистенциальный кризис. Я проходил очень щадящую медицинскую процедуру, перед которой мне сказали, что вероятность смерти очень мала. Помню, как мне захотелось ответить: «То есть не нулевая? То есть существует вероятность того, что я могу умереть?». Процедура прошла по плану, но у меня осталось внезапное осознание своей смертности. По какой-то странной причине я прожил почти сорок лет своей жизни без осознанного того, что эта жизнь, по крайней мере, в этом теле, не будет длиться вечно. И, откровенно говоря, эта мысль привела меня в ужас.
Чтобы взять себя в руки, я прочитал классическую книгу «Отрицание смерти» антрополога Эрнеста Беккера. Опираясь на работы австрийского психоаналитика Отто Ранка, Беккер утверждает, что в основе всего лежит «рокот паники». По мнению Беккера, это результат «экзистенциального парадокса»:
«Это ужас: возникнуть из ничего, иметь имя, самосознание, глубокие внутренние чувства, мучительную внутреннюю жажду жизни и самовыражения — и при всем этом умереть».
Я определенно уловил «рокот паники», описанный Беккером, но предложенные им решения, включающие «прыжок веры» в «невидимую тайну» творения, замысел которого выходит за рамки человеческого понимания, не давали никаких указаний относительно того, как на самом деле прожить свою жизнь, даже если бы я совершил такой прыжок веры.
По стечению обстоятельств мне подвернулась такая возможность. Один мой друг, работавший в экспериментальной театральной компании под названием Swim Pony, создавал интерактивную игру под названием «The End». Мне предложили принять в ней участие, и я мог оценить, приведет ли игра к каким-либо улучшениям в самочувствии. Я согласился.
Вскоре после этого мне пришла посылка с дневником, колодой карт с запоминающимися образами и приглашением посетить вечеринку через двадцать восемь дней, место которой будет объявлено позже. Я также получил текстовое сообщение следующего содержания: «Привет, я — Конец. Напиши мне, когда будешь готов играть».
О-о, во что я ввязался?
Некто, представившийся «Концом», объяснил мне правила игры. Ежедневно в течение двадцати восьми дней подряд я должен был вытягивать новую карту, каждый раз направляясь на поиски. Затем мне нужно было вместе с «Концом» проанализировать уроки, которые я извлек из этого опыта — подумать обо всем, что я заметил в себе в процессе игры, и обо всех закономерностях, которые связывали новый опыт с картами, которые я уже разыграл. С этим «рокотом паники» я полностью включился в работу.
В течение двадцати восьми дней я выполнял задания все большей интенсивности и остроты, начиная с медитации о безграничности Вселенной — до написания собственного некролога, прогулки по кладбищу с наблюдением за своими ощущениями, представления идеального дня своей жизни и того, с кем бы я хотел его провести, реального переживания того, каково это — услышать, что мне осталось жить совсем недолго, исследования того, что я хочу сделать со своим телом после смерти и какие медицинские процедуры можно проводить, если я буду недееспособен. В течение двадцати восьми чрезвычайно эмоциональных дней я сталкивался лицом к лицу — без какой-либо защиты — с тем, что именно меня так пугало в смерти.
Несколько раз меня прямо просили сформулировать личную миссию относительно того, зачем я играю в эту игру. В самом начале я ответил так: «Потому что я боюсь абсолютной неизвестности, но в то же время очень любопытен». На полпути меня спросили, не хочу ли я скорректировать свое утверждение, основываясь на своем опыте, и я ответил: «Я бы хотел как-то изменить свое базовое состояние — с тревоги на любопытство. Я очень любопытный человек, но мое базовое состояние может мешать мне».
Когда игра была завершена, я встретился с остальными участниками на кладбище (конечно же, это было кладбище), чтобы поразмышлять о пережитом опыте. Все согласились, что эта «игра» была ничем иным, как изменением жизни. Мы поняли, что является самым важным в нашей жизни, и хотя мы осознали реальность смерти, как никогда раньше, мы также по-новому осознали жизнь. Когда я просмотрел данные всех игроков (включая себя), они соответствовали нашим разговорам и выводам на кладбище. Наблюдалось статистически значимое увеличение оценок (от предыгрового к послеигровому периоду) по следующим аспектам благополучия:
- Получение помощи и поддержки от других, когда это необходимо;
- Чувство направленности жизни;
- Уменьшения тревоги;
- Ощущение счастья.
Сначала эти данные вызвали недоумение. Согласно Беккеру и целому направлению исследований, основанному на его теории, называемой теорией управления страхом смерти (англ. terror management theory), осознание смерти должно усиливать чувство незащищенности и оборонительную позицию. Однако ни один из нас, участников «The End», не испытал этого. Скорее, мы испытали новое ощущение удивления и радости от жизни и больше сосредоточились на том, что нас действительно волнует. Как объяснить это несоответствие?
Когда речь заходит о страхе смерти, я думаю, что здесь включается нечто большее, чем просто страх «абсолютного уничтожения». Вопреки теории управления страхом смерти, которая, как показывают последние исследования, в любом случае не подтверждается, я не верю, что люди выработали защитные механизмы специально для того, чтобы справиться с экзистенциальной реальностью смерти. В конце концов, исследования показывают, что люди обычно больше боятся неизвестности, разлуки с близкими и вечных мук, чем того, что они перестанут существовать. На самом деле, когда перед нами встает выбор между вечной жизнью в одиночестве и преждевременной смертью в окружении близких, большинство выбирает смерть.
Вместо этого, я считаю, что «рокот паники», который описывает Эрнест Беккер, возникает не из-за страха уничтожения как такового, а потому, что идея уничтожения угрожает нашим потребностям, удовлетворением которых большинство из нас так поглощено. Вполне вероятно, что осознание смерти является побочным продуктом наших уникально развитых способностей к воображению и самосознанию, а идея смерти просто включает наши защитные механизмы. В частности, осознание смертности активизирует глубоко укоренившийся страх перед неопределенностью (ведь смерть — это предельная неопределенность), угрожает стабильности нашей принадлежности и связи с другими (смерть отделяет нас от других) и угрожает самооценке, особенно нарциссической (нет ничего более разрушительного для нашего непрекращающегося стремления стать благочестивым, чем смерть).
Неудивительно, что люди используют так много защитных механизмов, когда сталкиваются с осознанием своей смертности, и почему, когда мы чувствуем себя максимально небезопасно и неуверенно, зачастую переключаем свое внимание на более насущные, эгоистические интересы.
Но все не обязательно должно быть именно так. Как отмечает Ирвин Ялом, «хотя физическая сторона смерти разрушает нас, идея смерти может нас спасти». В состоянии полного осознания своего существования, говорит он, «человек удивляется не тому, как обстоят дела, а тому, что они есть».
Изучая людей, которые действительно сталкивались со смертью, включая свою собственную психотерапевтическую работу с неизлечимо больными раком пациентами, Ялом заметил, что этот опыт часто является в высшей степени преобразующим и приводит к переосмыслению жизненных приоритетов, чувству освобождения, усилению ощущения жизни в настоящем, яркому восприятию и принятию элементарных фактов жизни (смена времен года, опадающие листья), более глубокому общению с близкими и уменьшению страхов в межличностном взаимодействии. Вот что говорит человек, выживший после попытки самоубийства:
«Я был наполнен новой надеждой и целью быть живым. Это недоступно пониманию большинства людей. Я ценю чудеса жизни — как, например, наблюдение за полетом птицы — все становится более значимым, когда ты близок к тому, чтобы потерять это. Я испытал чувство единства со всем сущим и единения со всеми людьми. После моего психического возрождения я также сочувствую боли каждого человека.
Все стало ясным и светлым».
Есть основания полагать, что подобные трансформации возможны для каждого, кто имеет возможность неоднократно столкнуться с предельной неизвестностью. Эрик Вайнер, автор книги «География блаженства», посетил Бутан, буддистское королевство, известное своими высокими показателями «валового национального счастья» — коллективного индекса, используемого для измерения счастья и благополучия широких слоев населения. В Бутане каждый день открыто сталкиваются со смертью и ее ужасающими образами, и никто, даже дети, не защищен от постоянного осознания смертности. В Бутане существует множество способов умереть, а когда кто-то умирает, проводятся сложные и длительные ритуалы. Как сказал Вайнеру один из жителей Тхимпху, столицы Бутана:
«Вам стоит думать о смерти в течение пяти минут каждый день. . . . Это излечит вас. . . . Именно эта вещь, этот страх смерти, страх умереть до того, как мы достигнем желаемого или увидим, как растут наши дети — вот что нас беспокоит».
Последние исследования показывают, что даже в психологической лаборатории, когда людям предоставляется возможность более глубоко и личностно подумать о своей смертности в течение длительного времени, участники, как правило, демонстрируют сдвиг в сторону ценностей, ориентированных на рост, — самопринятия, близости и чувства общности, — и отходят от внешних, статусно-ориентированных ценностей, таких как деньги, имидж и популярность.
Три характеристики, которые, видимо, предсказывают особенный рост после длительного периода осознания смерти, — это внимательность, открытость опыту и спокойное эго — характеристики, которые являются неотъемлемой частью бытийной сферы существования. Исследование своей смертности с открытостью, любопытством, глубоким размышлением, внимательностью, смирением и состраданием к себе поможет вам преодолеть защиты, порождаемые неопределенностью.
Конечно, легче сказать, чем сделать! Наши «дефицитарные потребности» — мощная сила. Эти новые способы существования в мире нужно постоянно практиковать, так как мы склонны снова скатываться к защите и неуверенности перед лицом угроз нашей безопасности, как это обнаружил даже сам Ялом после автомобильной аварии: «Таким образом, моя фундаментальная тревога по поводу смерти имела лишь кратковременный расцвет, прежде чем секуляризировалась до таких менее значимых проблем, как чувство собственного достоинства, страх межличностного отвержения или унижения».
В конце концов, лучший способ хорошо умереть — это хорошо прожить жизнь. Психолог развития Гэри Рекеран и экзистенциальный позитивный психолог Пол Вонг утверждают, что существуют разные глубины смысла — от чисто гедонистического удовольствия и комфорта до личностного роста, творчества и самореализации, служения другим и преданности более масштабным общественным или политическим целям, в конце концов, до жизненных ценностей, которые выходят за рамки отдельной личности и охватывают космический смысл и конечную цель. Исследователи утверждают, что личный смысл жизни возрастает пропорционально стремлению к более высоким уровням смысла.
Более поздние исследования, проведенные исследователем смысла Татьяной Шнелл и ее коллегами, нашли поразительную поддержку этой теории. Они обнаружили, что источники смысла в жизни человека, которые наиболее сильно связаны с чувством осмысленности, включают вещи, которые объединяют самоактуализацию с трансцендентностью — это генеративность, признательность, внутренняя гармония, рост, ценности, духовность, творчество, забота и любовь. Ниже в списке стоят такие вещи, как веселье, индивидуализм, достижения, традиции, порядок и комфорт.
Когда мы смещаем наши приоритеты в сторону более высоких, более интегрированных уровней смысла, мы видим удивительный сдвиг в глубине смыслов, чему способствует осознание собственной смертности, а также развитие нашей собственной полноценной человечности.
