Что мы вкладываем в понятие «красота» и как наши представления о ней менялись на протяжении веков? Чем различаются красота, привлекательность и сексуальность и почему нам не стоит путать эти понятия? Насколько на привлекательность того или иного человека влияет импринтинг — запечатленный образ, который у нас формируется в раннем детстве? И, наконец, свободны ли мы в своих канонах красоты и телесности или реклама, мода, государственный заказ и ловушки восприятия влияют на них больше, чем мы думаем, подталкивая нас к саморазрушению? Разбираемся вместе с психоаналитиком и клиническим психологом Мариной Куликовой.
«Побочки» эволюции
Человек как вид существует гораздо больше времени, чем он мыслит, говорит и творит. Этот нейтральный сам по себе факт несет огромное количество побочных эффектов эволюции.
Вот, например, островок, центральная часть мозга. Он отвечает за распознавание токсинов. Если мы пробуем гнилую, прогорклую, пропавшую, негодную в употребление пищу, язык посылает сигнал в мозг, а мозг распознает: тьфу, отвратительно, выплюнь.
И вот что интересно: если человек слушает рассказ об отвратительном поведении другого человека, о чем-то аморальном, возмутительном, у него активируется та же часть мозга — островок. Он подает сигнал: это отвратительное поведение, и человек делает ту же гримасу, какую он делает, увидев больного проказой. Команда от мозга по сути будет одна и та же — во имя спасения своей жизни надо прекратить контакт с источником раздражения. Плохую еду надлежит выплюнуть, от больного проказой отойти подальше, а детям объяснить, что отвратительные поступки несовместимы с жизнью в обществе, за них последует наказание и изоляция.
Итак, мы используем одни и те же области мозга для анализа разных явлений. Как так получилось? Человек является, как он себе это мыслит, «человеком цивилизованным» гораздо меньше, чем его мозг является мозгом Homo sapiens. В процессе эволюции мозг нашего вида сформировался давно, а вот нам пришлось его приспосабливать для разных функций. Мы не стали ждать еще пару десятков тысяч лет, пока эволюция нам предложит новую зону, отвечающую за мораль или этику, мы используем старые, уже сформированные зоны. В данном случае это островок.
Мы стали приспосабливать наш мозг для новых функций, как только начали рисовать на стенах пещеры и изобрели знаки, метафоры, символы. Что было первично: появление социальных норм в архаичном стаде, способность к метафоризации, появление символов и языка — вопрос для ученых.
Используя свой артикуляционный аппарат и зоны моторики, мы стали подбирать и образовывать слова, все более усложняя их смыслы. Как одна и та же зона мозга выполняет множество функций, так в одни и те же слова мы вкладываем множество смыслов. Мы метафоризируем, мыслим символами и одновременно развиваем мораль, общественные нормы и культуру. Это тоже побочный эффект эволюции.
Безобидно, кажется? Не совсем. Мы начинаем путаться в смыслах, метафорах, ассоциативных связях и в своем собственном поведении. И это приводит нас к появлению огромного количества расстройств поведения и даже к расстройствам психики, вплоть до шизофрении — болезни нашей цивилизации.
В пищевом поведении мы отказываемся от еды, потому что хотим наказать себя или своих родителей. Или же мы отказываемся от еды, потому что испытываем вину. Наконец, мы отказываемся от еды, потому что испытываем тревогу. И только иногда мы отказываемся от еды, потому что просто сыты или потому что еда несъедобна.
И наоборот: мы едим, когда испытываем чувство вины, мы едим, когда нам одиноко, мы едим, когда нам тревожно. Наконец, мы едим, когда мы голодны или видим что-то вкусное.
Мы также худеем, чтобы стать успешными, мы худеем, чтобы стать счастливыми, мы худеем, чтобы обрести покой. Мы худеем, потому что так модно. Иногда до нас доходит (или мы вспоминаем), что все это мы затеяли, чтобы быть конкурентоспособными в выборе партнера, но в процессе самого выбора мы эту светлую мысль теряем, как и шансы улучшить отношения.
Путаница в смыслах, ощущениях, эмоциях, сложных связях между всем этим привела, кроме расстройств пищевого поведения, к появлению новых интересных феноменов: спортивной и ЗОЖ-активности, всплеску культуры «био» и «органик», феномену «бодипозитив», одновременно к массовому увеличению средней массы тела человечества.
Вот в двух словах о каталогизированных (введенных официально в справочник расстройств МКБ) пищевых отклонениях.
- Анорексия — отказ от еды из-за страха набора веса.
- Булимия — пищевое расстройство, при котором чередуются переедание и компенсаторное поведение (вызывание у себя рвоты, использование мочегонных или слабительных препаратов, диеты и даже тренировки) из страха нарушения форм или набора веса.
- Переедание — поглощение количества пищи, превышающее норму, в особом состоянии при отсутствии контроля, и, как результат, превышение массы тела с последующим вредом здоровью.
- Поедание несъедобного — употребление в пищу веществ, не являющихся едой. Старое доброе увлечение уринотерапией слегка притормозило в наше время. А питание праной актуализировалось, хотя, вероятно, это всего лишь маска анорексии.
Кроме того, не включены в МКБ-10 как отдельные расстройства, но существуют как симптомы:
- бигорексия — озабоченность мышечной массой, доходящая до зависимости у мужчин, связанная с так называемым комплексом Адониса, похожая и на булимию и анорексию у женщин, но с акцентом на накачивание мышц; относится к соматофорным расстройствам и может быть показателем дисморфофобии (озабоченности телом и ипохондрического расстройства), встречается в легкой форме гораздо чаще, чем мы об этом думаем;
- орторексия — выборочное питание, когда человек крайне осторожно выбирает продукты для себя, опасаясь их вредоносного влияния на организм, чаще всего развивается совместно с симптоматикой обсессивно-компульсивного расстройства.
Можно потихоньку есть мел или уголь, толкать железки в спортзале, искать по деревням честного производителя экологически чистой еды, отказаться от крахмала как источника всех зол, но важно следующее: эти простые невинные по началу увлечения становятся расстройствами, когда полностью меняется поведение и социальное окружение человека, наступает изоляция, разрыв связей, человек при внешнем благополучии уходит во «внутренний монастырь», при этом страдает его эмоциональная и когнитивная сферы, — он плохо себя чувствует, и в его мышлении наблюдается множество когнитивных нарушений. Тогда наступает область психиатрии. И дорога к ней протоптана благими побуждениями.
Эти эволюционные побочки, путаница или подмена смыслов при одной и той же метафоре меняют свои маски с наступлением новых времен и ценностей. Раньше монахини истязали себя «Господа ради», сейчас молодые девушки в возрасте 12-18 лет голодают или сидят на «водной» диете, «сушке» или «шоко» ради модельной внешности и нового идола «Барби».
Например, мы имеем новую спасительную идею ЗОЖ — здоровый образ жизни. Так ли она нова, как нам кажется, или что-то там мы с ней опять перепутали и манипулируем с чувством вины, страха, стыда, а через особое, почти мистическое, отношение с едой просто контейнируем свою тревогу, как и наши предки делали то же самое в древних ритуалах с жертвоприношением тотемных животных. Про это читаем у Зигмунда Фрейда «Тотем и Табу».
Выбираем ли мы свободу своего тела или предпочитаем норму телесности и кто эту норму нам предлагает? Государство совершенно свободно внедряется в наши самые интимные сферы.
Когда к психологу приходят с запросами про тело: «оно некрасивое, толстое, я мучаюсь диетами, у меня сложные отношения с едой, с весом, с внешностью», рано или поздно в работе с запросом мы меняем фокус самой работы.
Слой за слоем мы снимаем лишнее в понимании красоты, привлекательности, сексуальности, чтобы добраться до сути — зачем это все нам надо? А надо это, конечно, для отношений с другим полом.
Поднявшись с четырех конечностей и отказавшись от превалирующей обонятельной системы восприятия млекопитающих в пользу зрительной, Homo sapiens стал человеком смотрящим, его мир стал миром визуальных образов. Он посмотрел на мир и на звезды и сказал: «Это хорошо» (c). И стал сравнивать одно с другим, искать признаки этой красоты. Красота в свою очередь стала метафорой всего хорошего.
Наше мышление преимущественно построено на визуальном контенте. Мы мыслим визуальными образами, смотрим свое внутреннее кино на экране сознания. Наши сны визуальны. Именно визуальная составляющая чрезвычайно важна для нас и влияет на нас больше всего.
Красота как канон
Голова Амазонки, скульптор: предположительно Поликтет / Wikimedia Commons
Красота — понятие объективное, почти научное, можно сказать, математическое. Понятие красоты и гармоничности во многом связаны. Красивое лицо — гармоничное. Гармония — родственница пропорциональности. Пропорциональность и гармоничность описаны и просчитаны древними греками, в частности Поликлетом, создавшим один из первых трактатов по эстетике «Канон», и Витрувием, рассчитавшим все в цифрах для Homo vitruvianus:
- длина от кончика самого длинного до самого низкого основания из четырёх пальцев равна длине ладони;
- ступня составляет четыре ладони;
- локоть составляет шесть ладоней;
- высота человека составляет четыре локтя от кончиков пальцев (и соответственно 24 ладони);
- шаг равняется четырём ладоням;
- размах человеческих рук равен его росту;
- расстояние от линии волос до подбородка составляет 1/10 его высоты;
- расстояние от макушки до подбородка составляет ⅛ его высоты;
- расстояние от макушки до сосков составляет ¼ его высоты;
- максимум ширины плеч составляет ¼ его высоты;
- расстояние от локтя до кончика руки составляет ¼ его высоты;
- расстояние от локтя до подмышки составляет ⅛ его высоты;
- длина руки составляет ⅖ его высоты;
- расстояние от подбородка до носа составляет ⅓ длины его лица;
- расстояние от линии волос до бровей ⅓ длины его лица;
- длина ушей ⅓ длины лица;
- пупок является центром окружности.
В эпоху ренессанса человечество возвращается к древним канонам, Палладио формирует эти каноны в архитектуре, а Леонардо Да Винчи исследует и описывает пропорции человеческого тела. Ретроспективе красоты и ее антипода уродства посвящен огромный труд под редакцией Умберто Эко «История Красоты» ( Slovo, 2005).
Понятие красоты заметно развивалось вместе с человеческим сознанием в ходе эволюции. «От простого к сложному, от гармонии к полифонии, от канона к тотальному синкретизму и абсолютному политеизму», – красота всегда служила человеку критерием его соответствия этому миру и его способом осознавать этот мир.
Психологи слово «красота» связывают со здоровьем и безопасностью.
Был проведен эксперимент с детьми 1-3 лет, в ходе которого стало очевидно, что для игры очень маленькие дети выбирают партнеров с более гармоничными лицами, то есть более красивых тоддлеров. Поэтому ещё до вербального и сознательного периода мы бессознательно выбираем красивое. Красота — это хорошо, такой вывод делают дети, и с такой настройкой мы выходим в мир.
Это понятно: лицо с чистой кожей принадлежит человеку без желудочно-кишечных заболеваний и паразитов, его мимика здорова, она сулит нормальное общение, его нос не искривлен и не поломан — у него хорошее поведение и подходящий набор генов. Пожалуй, с ним можно поиграть.
Идея о связи красоты и симметрии отсылает нас к нашему стремлению к совершенству. Отто Ранк писал, что симметричность другого воспринимается нами как возможность переживать с ним близость, видя в нем идеального другого.
Есть цифра, обозначающая идеал. Это число золотого сечения 1,6180339887. Существует не одно исследование, во время которого собирались признаки идеального лица в попытке привязать все к золотому стандарту.
Золотой стандарт с математической точки зрения описывает гармонию, порядок, то есть превращение материи в форму, попытку упорядочить окружающий хаос и в итоге снизить нашу тревогу. Числа у некоторых людей сами по себе понижают тревожность. Пересчитывая, упорядочивая, тревожные люди успокаиваются, также как и от ритуальных повторяющихся действий. Стремление вписать красоту в символ числа можно по-разному интерпретировать. Известное исследование Стивена Р. Макуарда невозможно отделить от спроса на хирургические услуги. Критика теории идеального лица актуализировала даже тему расизма в науке о красоте.
В связи с этим идея бодипозитива как демонстрации «натурального» тела чрезвычайно сложна и неоднозначна для нас. С одной стороны, все тела имеют право на «быть», но с другой стороны, мы хотим видеть и смотреть на красивые тела, это естественно, как показал эксперимент с младенцами.
В сфере принудительного просмотра, когда мы смотрим на рекламу, мы особенно хотим видеть красивое, а красивое и гармоничное связаны для нас.
Но есть и другие исследования: мужчины, которые должны были выбрать максимально привлекательный женский силуэт, оценивали внимательно соотношение «талия-бедра». Фигура «песочные часы» считается самой привлекательной у мужчин.
Нам же надлежит не путать красоту, привлекательность и сексуальность.
Красота ведь совершенно необязательно сексуальна. Красота скорее безопасна, она несет надежность в наш мир. Это канон, шаблон, на который мы хотим опираться.
И вопросы цвета кожи в вопросах красоты, и желание вписать красоту в символ абстрактного числа — не восходит ли все это к вопросам базальной безопасности нас в мире?
И, возможно, именно поэтому в некоторых культурах красота может быть асексуальной, доходя до стерильности.
Поклонение Мадонне и многочисленные ее образы в искусстве, лишенные сексуальности, — вот пример стерильной красоты. Есть мнение, что склонность к романтическому восприятию женщины и попытки разделить любовь на телесную и плотскую в эпоху средневековой мистики идет от трубадуров, в свою очередь, заразившихся катарской ересью, о чем существует множество толкований в духе Фрейда, где женщина желанна и отвергаема одновременно из-за того, что воспринималась как воплощение материнского начала.
Образ Мадонны, важнейший для человечества символ материнства, действует на всех нас еще и из-за своего психологического компонента: взгляда матери на ребенка.
Но парадоксальным образом наша эстетика, в особенности кинематографическая, — это эстетика мужчин, наслаждающихся взглядом на тела женщин, где тела больше рассматриваются как товар или объект для получения удовольствия через разглядывание.
Красота в любом случае предполагает взгляд, то есть наличие другого смотрящего. Красота — это способ оценки мира смотрящим человеком. Это также оценка всего безопасного, здорового и несущего в себе потенциал развития. Красота — это объект наслаждения, следовательно, отличная мотивация для движения вперед.
Привлекательность, влечение, импринтинг и хождение за три моря
картина Рудольфа Кремлички «Pri toalete»/ Wikimedia Commons
С привлекательностью все крайне сложно. Привлекательность это свойство лица или человека обращать на себя внимание. Привлекательность — это целый комплекс внешних данных, которые вызывают у партнера внутренний и почти полностью бессознательный отклик и даже фантазию, которые вызывают желание вступить с объектом в дальнейшую коммуникацию.
Привлекательность и влечение — понятия одного корня. Здесь мы обязательно приближаемся к гендерному вопросу и половому поведению.
Психоаналитики говорят о влечении, вызванном образом родителя или родственника противоположного пола. Это опасная мысль для каждого из нас, но ее независимо от психоаналитиков продемонстрировали нам этологи.
Привлекательность связана с понятием импринтинга — запечатленного образа, который у человека формируется в раннем детстве (до 1-го года). Известные эксперименты рассказывают нам об импринтинге (запечатлении) и влечении у утят к теннисному мячу, который им подложили вместо мамы жестокие этологи. Конрад Лоренц получил нобелевскую премию за труд о групповом и индивидуальном поведении птиц.
У людей влечение будет вызывать то лицо, которое ребенок видел в своем детстве, когда испытал сильное возбуждение или аффект. Это лицо соединится как реально увиденное с фантазией и не переработанными эмоциями, а сложившийся в итоге внутренней психической работы образ останется значимым на всю жизнь.
Влечение, в отличие от красоты, совсем не обязательно гарантирует нам безопасность и пропорции. Но означает огромной силы притягательность, которой практически невозможно управлять — эта тема хорошо проиллюстрирована в трогательной истории про детское влечение в кинофильме «Малена». Это абсолютно психоаналитический рассказ про женщину, потерявшую и уважение, и всю свою социальную привлекательность, но оставшуюся объектом влечения для подростка.
То, насколько наши партнеры похожи на наших родителей или сиблингов, тщательно маскируется нашим бессознательным, что происходит из-за страха инцеста, который, как мы хорошо догадываемся, приводит к вырождению рода, и поэтому вшит в наши программы большим запретом во всех вариантах выбора партнера.
Здесь все очень тонко, и можно запутаться в собственном внутреннем мире. Ребенку (будем говорить о младенце мужского пола) привлекательна мать и ее лицо, но, чтобы начать строить отношения с другой женщиной, он должен отделиться от матери, побороть желание постоянно контактировать с ней. Он и хочет видеть повторы ее лица в других, и не хочет. Точно так же, когда в нем формируется ощущение того, кто он, какое его тело и какую жизнь он хочет проживать, в нем борются желания стать похожим на одного из своих родителей или оттолкнуться от родителя посильнее, чтобы стартовать в свою собственную жизнь.
Понятие импринтинга поможет объяснить, почему в нашем личном опыте мы выбираем не стандарты красоты 90/60/90, и не число золотого сечения 1,6180339887, а вообще что-то третье.
Успех полового поведения у животных прост и зависит от трех компонентов:
- Собственно физической привлекательности, или сексуальности (пункт «здоровье»).
- Понимания того, что нужно партнеру (умение считывать его знаки).
- Реагирование на внимание партнера, то есть непосредственно поведение.
- Это тонкая игра, танец обмена знаками про то, что «я готов, я хочу вступать в отношения».
Самка шимпанзе считает привлекательным самого крупного самца в стае. А самец шимпанзе считает привлекательной самку, готовую к овуляции. Самка, готовая к овуляции, обладает следующими признаками «привлекательности»: лордозный эффект (отставленный крестец) и неуловимый запах феромонов, то есть наличие здоровой репродуктивной функции.
Идея привлекательности у людей, конечно, сложнее, чем у шимпанзе, она не ограничивается спариванием. Детеныша надо выносить, родить, выкормить, а самке все это время нужна еда и защита. Тем более, что человеческие детеныши остаются беззащитными самое продолжительное время из всех приматов — целых 4 года. А с ходом эволюции этот срок увеличился до 18 лет или даже до 21 года. Человеческая самка начинает заниматься планированием и просчетом вариантов о будущем. Надежным самцом становится самец с хорошим доходом и признаками верности.
Поэтому дополнительным значительным признаком хорошего, или «привлекательного» самца, будет его способность к сохранению длительной привязанности, которая в свою очередь частично обусловлена химией коктейля в нашей крови, например, концентрацией вазопрессина и окситоцина, которые наверняка имеют свой тонко уловимый «аромат» (пункт «здоровье»).
В народных сказках мы часто узнаем про то, как молодцу надлежало сносить семь железных сапог и сгрызть семь железных караваев, прежде чем добраться до избранницы. На самом деле он просто заполнял чек-лист на «привязанность», вазопрессин, пролактин и окситоцин.
Испытания на привязанность неспроста входят в миф и передаются девицам с пеленок, дабы те умели правильно выбирать нужных партнеров, не основываясь исключительно на параметрах красоты (или ее актуальной на тот момент коллективной бессознательной традиции), личной привлекательности (личного бессознательного опыта), но и на опыте бабушек и прабабушек (сознательного осмысления).
Вся наша история приготовила нам богатый комплект инструментов, чтобы овладеть искусством привлекательности: мы чувствуем и стремимся к партнеру бессознательно, мы добавляем к бессознательному коллективный опыт сказок и мифов, но мы все равно превращаем личную историю в сложное путешествие и хождение за три моря, а свое стремление к красоте (и привлекательности) можем доводить до саморазрушения.
Мода — культурный слой вычесывания
Ева Герцигова на фотографии Хельмута Ньютона, 1997 г. / Flickr
Мода — это соответствие историческому моменту. Актуальный дайджест новостей эволюции о том, как надо выглядеть сегодня, чтобы тебя выбрали завтра.
А сегодня у нас пониженная подвижность, повышенное потребление углеводов, офисный тип жизни.
Современные красавцы должны быть спортивными, худощавыми, загорелыми и с серфом. Они демонстрируют устойчивость к симптому «офисного планктона».
Их селфи в шортах говорит нам о том, что они самостоятельны, не вынуждены сидеть 12 часов в день за компьютером и, конечно, имеют потенциал для партнеров.
А совсем недавно, какие-то сто лет назад, красавцы и красавицы были бледными, под зонтиками и путались в длинных юбках и сюртуках.
При условиях недорода пшеницы красавица должна была быть упитанной для того, чтобы родить минимум 10 детей самостоятельно. Сегодня красавица должна меньше есть, потому что ее физические затраты сводятся к перебежкам в общественном транспорте и повороту стула на колесиках, а изобретение контрацептивов подарило женщинам огромный спектр альтернативных деторождению возможностей — от карьеры до личностной самореализации.
Мода на здоровое, поджарое спортивное тело исторически были прерогативой определенного сословия и даже пола.
В очерке «Техники тела: история, память и метис» Юлии Мариничевой рассказано, как, в частности в России до начала 20 века, физическая культура принадлежала только мужчинам определенного сословия. Телесность была частью формирования правящего класса, но пыталась освободиться от государственного управления и от идеологии муштры в светлые времена Петра Францовича Лесгафта (1837-1909), потом все снова съехало к идеологии послушного тела советской физкультуры («Первичные знаки». Прагемма, 2017).
«Тело как объект контроля было предметом исследования Мишеля Фуко, который считал, что через такие социальные институты, как армия, тюрьма и больница, власть подчиняет человеческие тела».
Через послушные тела государство получает доступ к послушному мышлению.
Исследователь и специалист в области моды Ольга Вайнштейн пишет про государственное влияние на моду:
«Тело выпадало из силуэта в советский период… Голова и ноги — основной объект усилий дизайнера. Дробление силуэта, таким образом, достигает своего апогея — центр выпадает, остаются края…».
Телесность выпадает из функций и заменяется своими «краями» — продуктивностью и гигиеной в атмосфере строительства социализма. Это пример того, что мы совсем не свободны в своих канонах телесности, а отвечаем еще и государственному заказу.
Рассуждая о модном, мы все время говорим о системе навыков — как надо выглядеть и как вести себя так, чтобы тебя выбрали и чтобы твой рейтинг был выше, то есть о том, как встроиться в сложную систему под названием социум, который постоянно меняется, следовательно, эти знания очень сиюминутны.
Хотя модой изначально можно назвать современную концентрацию груминга — другую программу поведения, вшитую в наш мозг, не связанную с продолжительностью рода. Мы должны заниматься грумингом, чтобы сохранять здоровье — это простое вычесывание себя от паразитов, которые мы видим у обезьян и собак. Это программа поведения, относящаяся к выживанию.
Груминг не ограничивается потребностью в обычной гигиене, он еще является и источником огромного удовольствия. Собака требует, чтобы хозяин чесал и гладил ее, а обезьяны после стычки с соперником моментально начинают заниматься вычесыванием, чтобы сгладить стресс. Так же и человек, одеваясь красиво, покупая новую вещь, он гладит себя «вдоль шерсти».
Для современного человека мода это не столько уход за собой, сколько лайхфак о том, как надо выглядеть в данный момент. Это показатель того, что, например, мы находимся в поисковом поведении, это также признак нашей самооценки, успешности, актуальности. Это лейбл: какова наша товарная категория. Для других и в глазах других.
Мода — сложная надстройка, в которой к теме красоты, привлекательности присоединяется государственное, сословное. Моду диктуют сильные мира сего, короли и знать, богатые и знаменитые. Мода отличает их от остального планктона, и мода же становится крючком, на который они цепляют остальных: будь, как я, восхищайся мной, иди за мной.
Мода одновременно позволяет подняться выше своего сословия, оторваться от рода и его программы, получить новую идентификацию. Я моден, следовательно, я успешен и востребован.
Так груминг, простой уход за собой и обычная программа выживания становятся путем на гору, в замок хозяина, властелина или путем на свободу. Мы удивительным образом опять все смешали в метафорах и смыслах.
Мода на определенные тела и в частности на тело Барби — не единственный эффект модных тенденций, испортивший желудки и эндокринную систему наших детей. Вопрос к социологам и философам — чем эволюционно или случайно обусловлен спрос на тощие тела в моде, на тела, лишенные половых признаков, на их андрогинность, к чему это все ведет в социальных тенденциях или какие посылы пытается артикулировать?
Процитирую Ольгу Вайнштейн («ДЕНДИ. Мода. Литература. Стиль жизни». Новое литературное обозрение, 2005):
«Анатоль Франс как-то обмолвился, что, доведись ему воскреснуть через сто лет, он первым делом заглянул бы в дамский журнал мод, чтобы понять, что происходит в обществе… Ведь только по длине дамских юбок знающий человек может судить о степени процветания экономики.
Замечено, что в эпохи индустриального подъема в моду входят мини-юбки, открытые фасоны одежды, спортивность. Женская красота предполагает здоровье, румянец, подвижность. Так было в двадцатые годы, когда Коко Шанель ввела в моду загар и легкие костюмы из джерси, а Елена Рубинштейн — яркие тона в макияже, а затем в шестидесятые, когда благодаря Мэри Куант подол вновь стал предельно коротким.
Напротив, в периоды депрессий юбки стремительно удлиняются, одежда становится закрытой, как бы защищая хозяйку от жизненных передряг. Модный типаж — болезненная изможденная дама, эффектная бледность на лице, покорность, пассивность: это тридцатые и особенно девяностые годы, давшие поколение «концлагерных» моделей во главе с Кейт Мосс.
В 1939 году Крёбер и Ричардсон выпустили исследование, в котором были представлены поразительные графики и диаграммы. Выяснилось, что существует формальная связь между колебаниями различных пропорций и можно вывести наиболее сбалансированный фасон. Он воплощен в своего рода «идеальном» платье, которое циклически появляется в истории костюма, — это силуэт «песочные часы» с узкой талией на естественном уровне, глубоким декольте и широкой юбкой, представленный в XIX веке викторианскими кринолинами, а в XX — «New Look» Кристиана Диора. Такую модель Крёбер и Ричардсон назвали «фундаментальной» и вывели на ее примере несколько важных закономерностей: чем шире юбка, тем уже талия; чем длиннее юбка, тем больше открывается декольте.
Фундаментальная модель, как правило, господствует в мирные, стабильные исторические периоды. В эпохи катаклизмов начинаются отклонения — так, во времена французской революции и наполеоновской империи в моду вошли туники с завышенной талией и узкой юбкой, открывающей лодыжки. Но таким отклонениям не суждена долгая жизнь: рано или поздно вновь возвращается фундаментальная модель, воплощающая «золотое сечение» в силуэте платья».
Заметьте, опять золотое сечение, опять фигура «песочные часы». Выводы, как обычно это предлагает психолог, делайте сами.
Как красота становится расстройством
Mariana Fossatti / Flickr
И здесь нам опять не обойтись без психоаналитической теории. В процессе формирования гендерной идентичности ребенок задается вопросом: «Кто я: мальчик, девочка или третий пол?» Проблемы с этой идентичностью часто являются следствием неприятия своего тела как такового — с этими формами, с этим весом, с этими признаками пола.
Дисморфофобия — тревожное расстройство. Его признаками будут диеты, наращивания, отрезания, формирование дополнительной мускулатуры, приобетение особых спортивных форм, навязчивые хирургические косметические изменения тела вплоть до кардинальных отрезаний целых его частей и пересадки кожи.
И все потому, что тело, как оно есть, с его естественными изгибами и выпуклостями, цветом кожи, формой носа, возрастными изменениями, невозможно принять, оно слишком напоминает мать или отца — первые объекты, оно также напоминает о времени и конечности всего. Навязчивые попытки выглядеть на тридцать в шестьдесят еще пока не каталогизированы в медицинских справочниках. В самом истоке всех этих нарушений ранние отношения младенца и матери, взгляд матери на дитя и «непринятость» ребенка в глазах матери.
Психоаналитики объясняют это теорией привязанности. Типы пищевых нарушений, типы общения, типы отношений, типы семей и даже типы организаций, в которых мы работаем, восходят к этим стилям привязанности.
- Безопасная привязанность формирует нормальное пищевое поведение, то есть способность чувствовать голод, насыщаться и оставлять еду, когда чувствуешь насыщение — здесь все очень просто.
- Тревожная-устойчивая привязанность формирует булимическое поведение (набрасывание-отторжение);
- Тревожная-отвергающая привязанность формирует анорексический стиль питания и поведения в отношениях.
- Наконец, дезорганизующая привязанность будет основой для переедания и обжорства, хаотического питания и отношений.
Эти типы привязанности бросают тень на наше все, мы уже говорим о булимическом информационном буме, который является показателем нашего коллективного отношения к ресурсу. Мать — самый первый источник ресурса, она, как нотный ключ в музыке, определяет систему координат, регистр и даже инструмент, пригодный для исполнения этой музыки.
Для успешного выстраивания партнерских отношений необходимо проделать сложную психическую работу: научиться чувствовать себя и свои границы, осознать границы другого, научиться взаимодействовать с ним, посылая ему сигналы любви и привязанности, принимая те же сигналы от него, не нарушать при этом его границ и картины мира.
Технологии обслуживания красоты скакнули вперед, но внутрипсихическую работу, кроме нас самих, никто не проделает.
Красота остается нашим вечным стремлением, привлекательность и сексуальность — нашими средствами строить отношения, меняющаяся мода на тело, активность, еду нашими координатами во времени.
Но мы очень часто делаем тело удобным объектом для контейнирования стыда, тревоги и вины, а еду способом манипулировать с ресурсом, пытаясь наладить отношения с внутренними объектами или образами и выстроить свой внутренний театр.
Зачем нам все это знать?
Есть красота Ледяной Королевы из Нарнии. И есть привлекательность лопоухой рыжей девчонки с большим носом, как у Барбары Стрейзанд.
Какими мы хотим быть? Привлекательными или красивыми? Быть на обложке журнала про жизнь звезд или строить отношения с партнером, которого выбираем и который выберет нас в ответ?
Как же случилось так, что мы эти полезные инструменты, подаренные нам цивилизацией и предками, превращаем в деструктивные инструменты борьбы с самими собой?
Если мы путаем цель со средством, и особенно, если мы совсем забываем про цель — выбор партнера и отношения с ним, — то разочарование не за горами. План весить 45 кг не принесет ни счастья, ни здоровья.
Психолог не предлагает своим клиентам никаких готовых ответов, ни тем более своей точки зрения, но готовит и побуждает клиента искать ответы на важные вопросы вместе.
