Что происходит с нашим мышлением, чувствами и жизненными установками в условиях цифровой реальности? К чему движется сообщество людей? Обсуждаем настоящее и будущее мозга вместе с теоретиками и практиками нейробиологии.
Елена Лаштабега, Вячеслав Дубынин и Александр Каплан
Наш мозг сегодня такой же, как был у наших далеких предков?
Вячеслав Дубынин: У неандертальца мозг был больше, чем у хомо сапиенс. Но больше не значит лучше. Наш разум связан не с размерами полушарий, а с числом синаптических контактов между нервными клетками. Но как их посчитать у древних людей?
Александр Каплан: В пещере Кроманьон на юго-западе Франции нашли останки человека, который жил 40–45 тысяч лет назад. Рядом предметы и орудия, которые показывают, что он много чего умел: выделывать шкуры, разделывать туши, а наскальные рисунки были не просто художествами, а лекциями для детей. И огонь уже был. Получается, что эти кроманьонцы, а они и есть хомо сапиенс, обладали достаточным интеллектом, чтобы выживать рядом с дикими зверями.
Если бы в той пещере установили компьютер и провели мастер-класс, то кроманьонцы могли бы его освоить?
А.К.: Скорее так: если взять ребенка из той пещеры и привести его в детский сад или, например, в центр к Елене, то, полагаю, он сможет поступать в МГУ наряду с современными абитуриентами.
Елена Лаштабега: Анатомия мозга, может, не меняется, но происходят большие функциональные изменения. Особенно в последние десятилетия. Во всем мире растет число детей с синдромом дефицита внимания и гиперактивности и с расстройствами аутистического спектра, а их мозг работает иначе, чем у других детей.
Семь лет назад я диагностировала целый класс начальной школы — у пяти детей из тридцати обнаружились трудности в обучении
Дислексия, дисграфия, поведенческие нарушения. Два года назад мы провели такое же исследование — та же школа и возраст. Результат: нарушения обнаружены уже у 25 детей из 30. Что будет через 100 лет? Трудно даже предположить, как изменится наш генофонд.
Почему вообще наш генофонд меняется?
В.Д.: Детская смертность практически исчезла, что прекрасно, но возникает то генетическое разнообразие, которого раньше не было. Раньше дети с теми или иными нарушениями не доживали до половой зрелости и не передавали свои гены. А теперь живут все и пополняют генофонд. Это действительно трудная ситуация. Мне представляется, что в дальнейшем без генетической коррекции человеку будет трудно обойтись.
Слово «ГМО» многих пугает…
В.Д.: Но мы видим примеры успешного лечения отдельных генов в случае слепоты или врожденных нарушений иммунитета. Речь не идет о том, чтоб вырастить человеку вторую голову или зеленые крылья, а о том, чтобы убирать самые тяжелые нарушения. С другой стороны, в разнообразии и наша сила. Окружающая среда меняется, и быть одинаковыми неэффективно.
Когда ребенок рождается, у него в коре больших полушарий 30 миллиардов нейронов. Дальше они начинают выпускать отростки, ориентируясь во многом на потоки информации из внешнего мира. Живем мы в тропиках или на берегу Охотского моря, в городе или деревне — это сказывается на работе мозга.
Поэтому появление детей с некоторыми отклонениями от нормы — это во многом ответ на новые условия жизни в компьютерную эру
Возникают новые профессии, кто будет их осваивать? Дети, которые выросли в этой среде. Они более гибкие, не цепляются всю жизнь за одну и ту же профессию, а готовы каждые пять лет апгрейдиться и уходить, условно, из программиста в психологи, а потом дизайнеры, а потом еще во что-то.
Вячеслав Дубынин
Действительно ли гаджеты ухудшают работу мозга?
В.Д: Если вы сидите в смартфонах и смотрите полчаса, как котики падают со стиральных машинок или кто-то нарезает огурцы, у вас информация попадает в кратковременную память и тут же вышибается следующим блоком сенсорных данных. А обучения-то настоящего нет. Раз функция не тренируется, откуда возьмутся хорошая память, мышление и словарный запас?
Есть исследования, которые показывают: кора мозга у подростка, который по 6–8 часов в день сидит за компьютером, хуже развивается. Буквально: меньше серого вещества в теменной доле, меньше серого вещества в лобной доле.
Это говорит о реальном ухудшении когнитивных способностей, навыка планировать и принимать сложные решения, концентрироваться на задаче, запоминать…
Замечено, что нарушается связь амигдалы, подкорковой структуры, с той же самой лобной долей, а это говорит о слабой работе зеркальных нейронов, что, в свою очередь, снижает эмпатию. То есть тинейджеру труднее взаимодействовать со сверстниками в коллективе, он не чувствует себя там комфортно.
А.К.: Мы передоверили гаджетам не только память, но и свое воображение. А воображение — это компонент нашей познавательной силы. Вот мы в своей лаборатории занимаемся как раз изучением воображения. Мы говорим испытуемому: «Вообрази, как ты сжимаешь руку в кулак». И в это время регистрируем электроэнцефалограмму и видим метку, когда воображение возникает.
Так вот, только 30% студентов его демонстрируют. При дополнительной стимуляции — например, до боли постучать костяшками пальцев по столу — еще 35 % смогут это вообразить. Почти у половины студентов творческой силы, получается, уже нет.
Е.Л.: Что уж говорить про детей! Пока ребенок не потрогает мяч, он не поймет, что это. Как возникает образ мяча? Сразу во всех модальностях: я его вижу, слышу как он прыгает, чувствую его в руках.
Если мы маленькому ребенку наденем VR-очки, он вообще не будет понимать, что такое мяч, не имея тактильного опыта взаимодействия.
Компьютерный век — это прекрасно. Мы идем к стоматологу, и нам зубы лечат под микроскопом при участии искусственного интеллекта вместо того, чтобы просто вырвать. Это здорово! Но когда мы переносим свою жизнь в гаджеты и общаемся в основном через мессенджеры, действительно ухудшается память (ведь мы надеемся, что все сохранится в переписке); общение в приложениях делает примитивнее проявление человеческих чувств (что снижает эмпатию), поощряет прокрастинацию, так как на сообщение можно ответить позже…
Александр Каплан
Что ждет нас в будущем при таком образе жизни?
В.Д.: Несложно представить: каждый сидит в индивидуальной капсуле, как пчелка в сотах. У него 3D-очки, по трубопроводу ему доставляется сбалансированный корм. И реклама внушает: то, что ты видишь через очки, ничуть не хуже реального мира, а даже лучше. Зачем ехать на реальное море или забираться на реальную гору? Все же есть. Сиди и потребляй.
А.К.: У меня нет такого мрачного ощущения будущего. Да, мы сейчас оказались в необычной ситуации: мы живем во внеприродной среде, которую мы сами себе создали, а бизнес превратил ее в прибыльную индустрию и заставляет нас жить по этим законам. Но я верю, что человечество не допустит катастрофы.
Волна цифровизации сейчас накатит — а потом спадет, ее отрегулируют новыми правилами, начиная с детских садов и школ
Просто надо слаженно действовать, вот и все. Я-то считаю, что мы как раз движемся к разумному обществу, где будет больше условий для самореализации. Вячеслав Альбертович, сколько человек может жить в потенциале?
В.Д.: 110 лет, не больше. Альцгеймер все равно скосит.
А.К.: Мы пока не дотягиваем до этих лет, потому что многое сами портим. Но мы сможем жить свой срок полноценно, я в это верю. Ведь у человека, в отличие от животных, есть не только физиологические потребности, но и любопытство, стремление к познанию себя и мира, которое вышло за пределы биологической целесообразности.
Мы способны думать о том, для чего живем, что можем внести в этот мир. Кто-то мастерит табуретку, кто-то решает математические уравнения, и если он творчески, с интересом подходит к выполнению этой задачи, он тренирует свой мозг. Дело не в количестве заученных стихотворений, а в творческом применении знаний. И у нас есть для этого потенциал.
Где же искать мотивацию развивать свой мозг?
Е.Л.: Мотивация возникает из дефицита. Я родителям говорю: чтобы у детей была мотивация, нужно создать голод. Голод в информации, в еде, в одежде, в путешествиях. Когда у ребенка есть все, ни о какой мотивации не может быть и речи! Его уже возят четыре раза в год отдыхать, у него не возникает желания самому узнавать мир. Откуда возьмется тяга к информации, если у него 5 репетиторов и 10 кружков? В таком случае мозг будет желать только спокойствия и уединения.
А.К.: Мне кажется, стремление к личностному росту и пониманию самих себя все-таки возьмет верх. Кому-то непременно захочется понять: чего я по-настоящему хочу? Для чего мне этого добиваться? Что со мной и вокруг меня происходит? Конечно, придется приложить усилия, особенно в мире, где много соблазнов…
В.Д.: Я бы оттолкнулся от понятия «соблазн», потому что, по сути, это то, что называют еще «поведенческие зависимости». Иногда эмоции отделяют от интеллектуальной деятельности мозга, а напрасно, потому что через них наша большая нейросеть по сути говорит нам, насколько удачным или неудачным, адаптивным или неадаптивным было наше поведение.
И дальше что получается? Ориентируясь на положительные эмоции, мы зачастую уходим от реальных достижений в пользу быстрого дофамина, который получаем от цифрового фастфуда. Это важно осознавать — и неусыпно следить за своим выбором.
Наш мозг не единый компьютер, который решает какую-то задачу, а куча вычислительных устройств, которые конкурируют друг с другом
И когда мы говорим о сфере потребностей, то наши нейросети между собой спорят. Одна говорит: «Хочу знать больше нового», другие — «Хочу любить и размножаться», а третьи: «Хочу безопасности», четвертые: «Хочу быть лидером». Нацеленность только на одну из этих программ ведет к зависимостям и патологическим состояниям, поэтому важно учитывать каждую и каждой дать место в своей жизни.
Елена Лаштабега
Как сохранять мозг активным — для нас это такой же вопрос выживания, как для предков сохранение жизни?
В.Д.: Особенно если вы хотите жить 100, 110, 120 лет. Мне недавно обзор попался, где рассматривают связь болезни Альцгеймера с когнитивной нагрузкой. Есть два критических возрастных периода: старше 60 лет и от 15 до 25 лет.
Интенсивная интеллектуальная работа в эти периоды снижает вероятность болезни Альцгeймера на 10%
Важно, чтобы мозг регулярно решал сложные задачи. А связаны ли они с тем, что вы учитесь ходить по канату, осваиваете программирование, рисуете акварелью или учите стихотворение, это уже не так важно.
А.К.: Среди тибетских монахов ни у кого нет болезни Альцгеймера. А многие из них живут до глубокой старости! Если вы приедете в тибетский монастырь, вы увидите жизнерадостных монахов, у которых есть смартфоны, ноутбуки, все это есть. Но они с пяти лет изучают тексты, которые посвящены познанию сути явлений и природы человека.
Е.Л.: Хочу предостеречь читателей от чрезмерной когнитивной нагрузки в режиме нон-стоп, это ведет к психическим нарушениям, к хроническому стрессу и нейровоспалениям. Отдых необходим.
Что же касается тибетских монахов, могу предположить, в чем их секрет: медитативные и дыхательные практики активизируют работу блуждающего нерва, и обучение идет в состоянии покоя и внутреннего равновесия. Плюс здоровое питание, физическая активность и способность замечать самого себя в этом мире, а не гнаться за сверхцелями.
А.К.: Медитация — это размышление. Если вы спросите монаха: «Сколько часов в день вы медитируете?» — он вам скажет: «Я как встаю, уже нахожусь в медитации». Он целый день размышляет, находится в осознанном состоянии, а это высокая познавательная активность.
Если ему мешают соблазны какие-то, он уходит уже в глубокую медитацию и выходит каждый раз немножко новым человеком
То есть это не просто путь к себе, но и возможность изменить себя. И нам было бы хорошо обратить на это внимание. Не проецировать свои проблемы на окружающих, а посидеть и разобраться: что я собой представляю, как взаимодействую с этим миром и что могу ему предложить.
Вячеслав Дубынин, доктор биологических наук, профессор кафедры физиологии человека и животных биологического факультета МГУ имени М. В. Ломоносова, автор книги «Мозг и его потребности. От питания до признания»
Александр Каплан, доктор биологических наук, психофизиолог, профессор биологического факультета МГУ имени М. В. Ломоносова, заведующий лабораторией нейрофизиологии и нейрокомпьютерных интерфейсов
Елена Лаштабега, детский нейропсихолог, клинический психолог, руководитель детского нейропсихологического центра «Пластичность. Движение для мозга», автор семинаров и преподаватель по прикладной нейропсихологии, автор книги «Секреты развития мозга ребенка»
