Эндрю Соломон, автор книги «Демон полуденный. Анатомия депрессии», рассказывает о разных ликах депрессии и о том, какие стигмы существуют вокруг этого заболевания, как когнитивные искажения (а иногда и реалистичный взгляд на вещи) усугубляют состояние больных депрессией и почему ключевую роль в долговременной борьбе с депрессией играет не столько выбранный метод или конкретное направление психотерапии, сколько признание наличия у себя этого недуга и стойкость в изнуряющей борьбе с ним.
В своём выступлении на TEDxMet Эндрю Соломон, журналист и автор книги «Демон полуденный. Анатомия Депрессии», который сам столкнулся с этим заболеванием более 20-ти лет назад и испытал на себе самые разные виды лечения — от медикаментозных до альтернативных, — рассказывает о своем опыте проживания и преодоления депрессии и опыте других людей, с которыми он познакомился, когда стал изучать эту проблему. В частности, он искал и нашел ответы на вопросы, какие качества позволяют людям продолжать лечение, несмотря на неудачи, почему людям с низким уровнем жизни сложнее осознать наличие депрессии, а значит, начать бороться с ней и как отрицание депрессии или попытка быстрее забыть этот опыт делает нас более уязвимыми перед этой болезнью. Одна из ключевых мыслей, которую произносит Эндрю Соломон:
«Противоположность депрессии — это не счастье, а стойкость».
Вот несколько выдержек из его выступления:
«…На следующий день я начал принимать лекарства и стал посещать психиатра. А ещё я задумался над ужасным вопросом: если я не стойкий человек, который выжил бы в концентрационном лагере, тогда кто я? И если мне приходится принимать лекарства, приближают ли они меня к самому себе, или делают другим человеком? И если они делают меня другим, то как я отношусь к этому? <…>
Но тем не менее я шёл на поправку и вновь срывался, поправлялся и срывался, поправлялся и срывался, и в итоге я понял, что буду принимать лекарства и посещать психиатра вечно. И я задумался: «А проблема в химии или в психологии? И какое лечение ей нужно — химическое или философское?» Я не мог понять, что это было. А потом осознал, что у нас недостаточно сведений ни об одной из этих сфер, чтобы дать полное объяснение. <…>.
В депрессии вы не думаете, что вас опутала серая вуаль и что вы видите мир сквозь пелену плохого настроения. Вы думаете, что вуаль исчезла, вуаль счастья пропала, и теперь у вас открылись глаза. Проще помочь шизофреникам, которым кажется, что внутри них сидит что-то чужеродное, что нужно извлечь. С людьми в депрессии сложнее, ведь нам кажется, что мы знаем правду. Но правда лжёт. Я зациклился на предложении: «Но правда лжёт». Общаясь с депрессивными людьми, я обнаружил, что они полны бредовых впечатлений.Они говорят: «Никто не любит меня». Ты отвечаешь: «Я люблю тебя, твоя жена любит, твоя мать любит тебя». Ты готов всё это сказать большинству людей. Но люди в депрессии говорят: «Это неважно, все мы в итоге умрём». Или: «Между людьми не бывает истинной близости. Мы в западне собственных тел». На это вы отвечаете: «Это так, но сейчас надо решить, чем позавтракать». (Смех) Однако бóльшую часть времени они демонстрируют не болезнь, а проницательность. Мне понравилось одно исследование, в котором группу людей в депрессии и группу людей не в депрессии попросили поиграть в видеоигру в течении часа. По его истечении их спросили, скольких маленьких монстров, по их мнению, они убили. Группа людей в депрессии обычно отвечала с отклонением в пределах 10%, а люди без депрессии в 15-20 раз увеличивали количество монстров, — (Смех) — убитых ими <…>.
Меня поразил тот факт, что депрессия воспринимается в основном как нечто присущее среднему классу людей, живущих на западе, и я решил узнать, насколько она распространена в других слоях общества. Больше всего меня интересовала депрессия среди малоимущих слоёв населения. Я начал интересоваться тем, что же делается для бедных людей, страдающих от депрессии. И я узнал, что бедных людей в своём большинстве не лечат от депрессии. Депрессия — это результат генетической уязвимости, и, предположительно, она должна быть равномерно распределена среди населения при сходных обстоятельствах, которые, вероятно, будут более жёсткими у людей за гранью бедности. Но на деле оказывается, что, если вы живёте очень неплохо, но постоянно чувствуете себя несчастным, вы задумываетесь: «Почему я так себя чувствую? Видимо, у меня депрессия». И прибегаете к лечению. Но если ваша жизнь ужасна, и вы постоянно чувствуете себя несчастным, то это соответствует условиям вашей жизни и вам не приходят в голову мысли: «А, может, это излечимо?» Так что оказывается, в нашей стране есть эпидемия депрессии среди бедных слоёв населения, но её не лечат и не изучают, и это огромная трагедия. Я нашёл преподавателя, который проводил исследование в трущобах округа Колумбия. Она подбирала для проекта женщин, обратившихся за лечением других заболеваний, диагностировала у них депрессию и назначала 6-месячный курс экспериментального лечения <…>.
Люди говорят: «Разве депрессия не часть того, что человек должен переживать? Разве он создан не для депрессии? Разве это не часть нашей личности?» На это я отвечаю, что настроения изменчивы. Невероятно важно уметь ощущать печаль и страх, радость и удовольствие и другие настроения. А депрессия — это такое состояние, при котором эта система даёт сбой. Она не способна изменяться. Люди приходят ко мне и говорят: «Думаю, если потерплю ещё год, то всё пройдёт». Я отвечаю: «Может, и пройдёт, но вам никогда больше не будет 37 лет. Жизнь коротка, а вы говорите о целом годе, который хотите выкинуть из неё. Задумайтесь» <…>.
Люди спрашивают: «Вы принимаете эти таблетки счастья и чувствуете себя счастливым?» Нет. Но я не печалюсь от того, что мне надо поесть, о своём автоответчике и о том, что надо принять душ. Я могу чувствовать больше, потому что чувствую грусть без чувства небытия. Мне грустно из-за профессиональных неурядиц, из-за рухнувших отношений, из-за глобального потепления. Об этих вещах я печалюсь сейчас. И каков же вывод, спрашиваю я себя? Как же люди, неплохо живущие, но пребывающие в худшей депрессии, выбрались из неё? Каков механизм стойкости? Со временем я пришёл к выводу, что люди, отрицающие свой опыт, те кто говорит: «У меня когда-то была депрессия, и я не хочу вновь думать о ней, не хочу оборачиваться, хочу просто жить как живётся», – такие люди, по иронии судьбы, наиболее порабощены своей реальностью. Замалчивать депрессию — усиливать её. Пока вы прячетесь от неё, она растёт. А люди, которым становится лучше, — это те, кто способен признать то, в каком состоянии они находятся. Те, кто признаёт наличие депрессии, обретают стойкость <…>.
Осознать депрессию не значит предотвратить рецидив, но это возможность предвидеть его, и сделать его более лёгким. Вопрос не в том, чтобы найти великий смысл, и не в убеждении, что депрессия многое дала тебе. Вопрос в поиске этого смысла, в ваших мыслях, когда она придёт вновь. «Это будет адом, но я вынесу что-то из этого». Депрессия показала мне, насколько сильны могут быть эмоции, насколько реальнее они могут быть. Депрессия позволила мне ощущать положительные эмоции более ярко и более чётко. Противоположность депрессии не счастье, а стойкость, и в этот период жизни я стоек, даже тогда, когда грустен. В моей голове были те самые похороны, и я сидел рядом с колоссом на краю света и обнаружил внутри себя то, что я назвал бы душой, то, чему я не находил объяснения до дня 20-летней давности, когда ко мне в гости неожиданно заглянул сам ад. Пока я ненавидел свою депрессию и ненавидел тот факт, что она вернётся, я вдруг нашёл способ любить её. Я люблю её, потому что она заставила меня искать радость и держаться за неё. Я люблю её, ведь каждый день решаю, иногда с храбростью, иногда вопреки сиюминутной слабости, помнить о том, ради чего стоит жить. И это, я думаю, восторг, доступный не каждому.
