Ненавижу «позитивное мышление». Для меня оно в родстве с магическим мышлением — «думаю хорошо, а значит, живу хорошо». Я не хочу жить в мире, где одобряют только тех, кто позитивно мыслит. Это лишь половина моего «Я». А иногда и того меньше.
Я начинаю протестовать: а что делать с непозитивной частью моей личноcти? С эмоциями обиды, гнева, неприязни, ненависти, грусти, печали? Короче, всего, что в мире позитивного мышления следует отвергать, скрывать или исправлять? Это ведь тоже я. И это очень много меня. Так много меня предлагается исправлять и отвергать?
Как-то раз в одном из офисов я увидела рукотворную табличку «Пришел на работу? Улыбайся. Не можешь улыбаться? Иди домой», — и всецело одобрила ее. Действительно, очень мешает, когда в Сциллу и Харибду рабочих катастроф коллега начинает привносить свое личное к этому отношение.
И так полный абзац, а тут еще рядом кто-то всхлипывает или срывается — это совсем не помогает делу
«Но когда, собственно, разрешено быть не позитивным, когда позволительно всхлипывать и срываться?» — спросила я себя, выйдя из офиса на хмурую от летней грозы набережную. По дороге домой или на работу — нет, не получится, а то я попаду в ДТП. Дома — точно нельзя, нельзя домой нести рабочие проблемы, мы это все знаем. Перед сном — да ну его, такой приятный момент портить. Утром — да ни за что, и так стресс, вечно не хватает времени на сборы и без всяких переживаний.
Но когда наступит правильное время для чаконы Баха? Или для возмущения с альбома Pink Floid «The Wall»? А если мне захочется перечесть Бродского «Это — кошка, это — мышка, это — лагерь, это — вышка, это — время тихой сапой убивает маму с папой», — то для этого можно нарушить принципы «позитивного мышления» или же придется ждать удобного момента, когда разрешено оскоромиться? И кстати — кем разрешено?
Я не хочу жить в мире, где одобрение я могу получить только тогда, когда позитивно мыслю. Это ведь только половина моего «Я». А иногда, в период моей депрессии, может быть, и только 10% моего «Я».
Как-то раз я слушала российскую писательницу Линор Горалик, и она рассказала, что со временем научилась ценить свои депрессивные периоды, быть им благодарной. Мне тогда было сложно это понять и в это поверить, но потом, оказавшись практически в том же положении, я поняла, что «негативное мышление» дает восприятию жизни то богатство и тот объем, которого она была бы лишена с одним лишь «позитивным мышлением».
Большая часть искусства держится на совсем не позитивных событиях, вспомнить хотя бы автопортрет Ван Гона с отрезанным ухом. Если бы он мыслил позитивно, то написал бы в лучшем случае автопортрет с двумя ушами на фоне цветущих кувшинок. Ну, наверное, это было бы красиво, но не брало бы за душу так, как крик страдающего человека, чувствующего боль до той степени, что ему пришлось отрезать часть своего тела, чтобы об этом рассказать.
Впрочем, меня больше волнует богатство моего собственного эмоционального мира. Сестра мне говорит: «Да ну их, эти мрачные мысли!» А я ей: «А давай сядем спокойно и посмотрим в себя. В чем яростная горечь отличается от горестной ярости: это же разные чувства, да? Каждое из них мне ценно, как ценно разнообразие мира».
Я не хочу этого лишаться: это и есть моя жизнь, и она дорога мне всем этим спектром эмоций, пусть зачастую и невеселым
Я очень люблю Рембрандта, и не только потому что он бесподобный сюжетный портретист. У него часто — темное полотно, а подойдешь поближе, и увидишь, как каждый мазок в этой темноте не похож на остальные. И это настоящее богатство: в нем яростная горечь? Или горестная ярость? А может, печаль отчаяния? Или безнадежность?
Стоит потратить жизнь, чтобы это различить. Чтобы быть чувствительным к этому спектру с трудом выносимых эмоций. Чтобы распознать их у подруги, когда та жалуется на свою Сциллу и Харибду. Нужно много отваги, чтобы всмотреться в черный у Рембрандта. И так много отваги для встречи с собой, когда сумеешь разглядеть все оттенки черного.
